Империя для русских

2) Россия и в XVIII, и в XIX в., несмотря на все парадоксы ее правления, продолжает выполнять исторически сложившуюся имперскую функцию: защищает восточных христиан. Так называемые три раздела Польши – освобождение православных христиан от владычества западного. Русско-турецкие войны (две при Екатерине II, потом при Александре I, две при Николае I, при Александре II) – освобождение принадлежащих к той же культуре славян, греков, грузин и армян, даже арабов и коптов от турецкого владычества. Это культурное единство ощущается простым необразованным человеком, да и любым человеком – не богословом – куда острее, чем принадлежность к строгому догматическому вероисповеданию. Возможность принести пользу своей культуре в какой-то степени сохраняла, невзирая на раскол, национально-культурное единство.

3) Русскую аристократию пытались разрушить все тираны русской истории, но их было всего двое: Иван IV и Петр I. Аристократия после Петра восстанавливается, особенно в екатерининское, а потом в александровское время. Аристократическая традиция, в отличие от бюрократической, присуща менталитету русского народа. Русского аристократа стремились сделать таким же чиновником, каким был любой провинциальный дворянин. Но крестьянин хотел в нем видеть аристократа, ответственного за судьбы не государства, а нации, общества, культуры (не случайно простонародное «барин» восходит не к дворянину, а к старинному термину «боярин»). Отсюда продолжали существовать (правда, все в меньшей степени) патриархальные отношения земельного дворянина и крестьянина-земледельца. Эта инерция тоже могла бы довольно долго сохранять национально-культурное единство и противостоять деструкции, если бы адекватными реформами удалось преодолеть возникший в этнокультурном поле петровский раскол, но так не случилось. Чем сильнее аристократическое (шире – поместное) дворянство стремилось к возвращению в национальную традицию, тем активнее в обществе формировались новые категории западников.

Западники XIX в. – это маргиналы. Их принято называть интеллигентами, однако этот термин ни в коем случае не соответствует таковому в XX веке. Сейчас интеллигентом считается человек, принадлежащий к образованной части общества. В XIX в. интеллигент – это образованный человек, но не аристократ, не помещик, не офицер, не священник (а священство в XIX в. становится все образованней и влиятельней), не буржуа (все более заметный в культурной жизни XIX в.). Интеллигент XIX в. – это образованный маргинал.

Сохрани общество этнокультурную традицию, образованных маргиналов привлекли бы в состав национальной элиты (происходило же это на военной службе, где солдат мог дослужиться и до генерала). Но национально-культурная традиция была разорвана, и маргинал оставался «подвешенным» со своим западническим воспитанием, с неприятием государства обществом, с сознанием общности не с предками, а со всеми «угнетенными». Возвышаясь, маргинал был готовым деструктором. Деструкция же эта – результат раскола этнического поля, происшедшего в XVIII в. Число же маргиналов в XIX в. неуклонно возрастает в силу вполне объективной причины: вступления русских в фазу надлома.

Фаза этнического надлома

Каждый этнос, согласно этнологической теории Льва Гумилева, после прохождения фаз подъема и перегрева вступает в надлом. Несомненно, это – снижение активности этноса. Еще важнее резкое падение внутриэтнической солидарности, которая является необходимым условием существования этноса. Гумилев объясняет надлом тем, что в результате фазы перегрева число пассионариев (людей, у которых стереотип служения идее доминирует над стереотипом сохранения рода) сокращается за счет их естественной убыли. В таком случае (если принять это объяснение, не бесспорное с нашей точки зрения) влияние каждого отдельного пассионария естественно возрастает. До надлома они попросту мешали друг другу, им было тесно. Теперь влияние каждого из них увеличилось, и каждый увлекает менее энергичных членов этноса в свою сторону.

Но если о пассионарности можно и нужно спорить, даже принимая гумилевскую теорию в основных ее аспектах, не представляется возможным спорить о наличии самих фаз. Те этносы, чью историю мы можем наблюдать от начала до конца, рисуют нам фактологически смену фаз достаточно точно по Гумилеву. Не он первый заметил прохождение этих фаз. Они были отмечены еще мифологическим сознанием, а в академической науке фазы истории народов достаточно четко просматриваются у Джамбаттисты Вико, Константина Леонтьева, далее у Шпенглера, Сорокина, Тойнби. Сейчас это данность.

Что свидетельствует о наступлении фазы надлома в начале XIX в.? Первый звонок – восстание декабристов. В большинстве своем декабристы могут быть причислены не просто к служилому дворянству, а к аристократии. Аристократия консервативна, она во все времена – охранительница государства, ведь для нее государство – ее собственность в гораздо большей степени, чем для монарха, не говоря уже о демократии.