Империя и нация в зеркале исторической памяти: Сборник статей

В условиях постоянного урезания автономных прав Гетманщины «статьи» Хмельницкого и его время неминуемо приобретали в глазах казацкой старшины образ «золотого века». Эта тенденция не могла не усилиться в условиях фронтального наступления на автономные права Гетманщины после Полтавского поражения. Ликвидация гетманского правительства в 1721 году и передача управления казацкой автономией в руки Малороссийской коллегии привели к тому, что борьба за утраченные права стала чрезвычайно актуальной в Гетманщине, а образ Богдана Хмельницкого – необыкновенно популярным среди казацкой элиты. Изменение отношения к Хмельницкому в широких кругах казацкого общества хорошо демонстрируют казацкие летописи. В «Летописи Самовидца», законченной еще до Полтавы, Хмельницкий еще не наделен героическими чертами спасителя отечества, в то время как в летописях Величко и Грабянки он четко выступает именно в такой героической роли.

Изменение официальной политики Санкт-Петербурга после смерти Петра I и издание в 1727 году новым императором Петром II указа о восстановлении гетманского правительства и других должностей на Украине согласно «договору Богдана Хмельницкого» способствовали укреплению культа Хмельницкого. В следующем году в Киеве состоялась премьера пьесы анонимного автора «Милость Божiя, Украïну от неудобоносимых обид лядських чрез Богдана Зiновiя Хмелницького, преславного войск запорозьких гетьмана свободившая…» [477] . Примерно в это же время в Гетманщине распространился новый тип иконографии Хмельницкого, основанный на забытом в Украине портрете Вильгельма Гондиуса. [478]

На протяжении всего XVIII столетия культ Хмельницкого сохранял отчетливые героические признаки. Вместе с тем основная функция культа претерпела на протяжении этого периода значительные изменения. Если в «конституции» Пилипа Орлика образ славного гетмана вызывается из небытия для того, чтобы оправдать переход Ивана Мазепы на сторону шведов, а автор «Милости» обращается к нему, чтобы отстоять права гетманства как института, то авторам второй половины XVIII столетия Богдан был необходим, чтобы добиться признания равенства своих чинов и должностей чинам и должностям империи. Правда, при этом они еще раз пересматривают историю казацко-московских отношений и находят новые аргументы для защиты старинных прав и свобод Малороссии. В произведении Семена Дивовича «Разговор Малороссии с Великороссией» происходит даже возвращение, правда, на ином уровне и при иных обстоятельствах, к идеям «гадячского цикла». Модель польского государственного устройства, базировавшаяся на идее государства двух народов, с определенными модификациями переносится украинскими интеллектуалами XVIII века на российскую имперскую почву. Теперь Дивович старается воспринимать как равного партнера в общем государстве не Польшу, а Россию-Великороссию. Он вкладывает в уста Малороссии следующие слова, адресованные Великороссии:

Так мы с тобою равны и одно составляем,

Одному, не двум государям присягаем, —

Почему почитаю тебя равну себе.

Способ мышления и видения будущего казацкой государственности и формулирования собственной идентичности, заявленный украинскими авторами Гадяча, надолго пережил своих создателей. Правда, если «руськая» элита XVI столетия определяла себя в категориях gente Roxolanus, natione polonus , то идентичность их потомков второй половины XVIII столетия может быть определена по этническому происхождению как малороссийская, а по своей государственно-политической ориентации как «всероссийская». Казацкая элита приложила немало усилий для того, чтобы «всероссийские» – общеимперские культура, язык и идентичность включали как можно больше малороссийских черт. Этот процесс, оказавшийся в конечном итоге достаточно успешным, вызвал ревнивое отношение политической элиты казацкой автономии к монопольному праву великороссов на употребление термина «Россия». Тот же Дивович устами Малороссии обращался к ее великороссийской «собеседнице»: «Знаю, что ты Россия, да и я так звусь».