Империя и воля. Догнать самих себя

Понятие «революция» стало затычкой в каждой бочке. К снижению его эвристического потенциала привело именно такое неумеренное и по существу схоластическое использование данной концепции, которую в наиболее развернутом виде мы встречаем у Маркса, предложившего видеть в социальной революции переход от одной исторической формации к другой. В советское время концепция революции приобрела ритуальный характер. Великую Октябрьскую Революцию рассматривали как сакральный акт, положивший начало новой эре. Другие революции — как некую семью исторических событий, группирующуюся вокруг Октябрьской Революции, «святое семейство» прогресса и продвижения человечества к своему счастью. В международной политике понятие «революции» использовалось как заклинание теми, кто хотел идентифицировать себя в качестве противника капиталистической системы, либо в качестве сторонника ее перекройки, кто стремился к ассоциации с освободительными ценностями и «прогрессивностью».

Во многом та пропагандистская и ритуальная ценность понятия, которая в нем усматривалась изначально, постепенно деградировала. А значимость революции как научной (или социально-философской) концепции девальвировалась. С падением СССР, с крахом доминировавшей в нем марксистской философии те скрепы, на которых этот миф держался, во многом распались.

Два ракурса — формационный и цивилизационный

В отношении советского периода важно отметить и еще одно обстоятельство. В штудиях тогдашних историков и теоретиков обсуждалась не научная догматика, а другие вопросы: например, почему внутри «пятичленки» переходы от одной формации к другой не всегда протекают в ярко выраженных «революционных» формах. Ответы на такие вопросы не были и не могли быть вразумительными. Но это никого не смущало. Дискуссия велась строго в рамках ортодоксальной парадигмы, в которой как максимально еретические рассматривались предположения о ревизии «пятичленки», введении взамен ей «четырехчленки» или углубленном исследовании так называемого «азиатского способа производства» как побочного пути исторического становления. Скользкие вопросы, на которых запнулись Маркс и Энгельс, старались не трогать или трогать крайне осторожно.

Между тем как в вопросе об исторических формациях, так и в вопросе об альтернативных способах производства обозначались не просто трудные места марксизма, но и его границы. Как минимум, речь следовало бы вести о двух основных ракурсах взгляда на социальные мутации, на государственные и общественные перевороты. Один из этих ракурсов связан с доктриной истории человечества как становления общей цивилизации, в которой все разнообразие сводится, в конечном счете, к нескольким ступеням развития (формациям). Следует признать, что полновесная концепция революции, и ее главный миф вызрели именно в рамках этой формационной доктрины — доктрины единой общечеловеческой цивилизации.

Однако другой ракурс, правду которого фактически вынуждены были признать марксисты в связи с самой постановкой вопроса об «азиатском способе производства», состоит в том, что единой цивилизации никогда не существовало и не существует. И даже если когда-нибудь человечество сойдется в единый цивилизационный формат, тем не менее, вся его история до этого суть история не сливающегося воедино потока, а потоков раздельных. Не было, и нет единого цивилизационного мира, но параллельно существуют многочисленные цивилизационные миры. В контексте этого подхода, по существу неопровержимого, Россия, так же как и Западная Европа, Индия, Китай, целый ряд древних цивилизаций, которых уже нет, развивались по собственным законам. Каждой цивилизации подобает писать особое обществоведение, а не предписывать нормы и термины, придуманные для описания и объяснения других цивилизаций.

Глобализация может уничтожить или фальсифицировать старые летописи, но она не в силах заставить летописцев воскреснуть и переписать эти летописи.

Глобализация, допустим, наступает повсюду, но ее победное шествие, во-первых, не предопределено, а во-вторых и в-главных, оно не вольно изменить прошлое, переиначить что-то в уже ушедших исторических мирах, в уже состоявшихся культурах. Глобализация может уничтожить или фальсифицировать старые летописи, но она не в силах заставить летописцев воскреснуть и переписать эти летописи.