Империя и воля. Догнать самих себя

Весьма ярким исключением в литературе об эпохе опричнины стал митрополит Иоанн (Снычев). Не имея возможностей построить мощную историческую картину исследования, опровергающую клевету на царя и отражающую всю иррациональную ненависть к нему, он нашел в себе духовные силы этой клевете и ненависти противостоять. Это настоящий подвиг, учитывая, что он зашел на «поляну» профессиональных историков. Историки-ремесленники с их копанием в источниках, с их жонглированием ссылками и ссылками на ссылки, с их казуистикой, превышающей нередко казуистику юристов в суде, конечно, в своем ремесле стоят выше владыки Иоанна. Но его подвиг открывает дорогу новым исследованиям, которые обязательно будут проведены. Сегодня можно назвать несколько крупных историков (Фроянов, Фурсов, Альшиц), которые свободны от антиопричного мифа.

Естественно то, что владыка Иоанн в ряде моментов допускал фактологические ошибки. Так, например, неправильны его подсчеты казненных — он преуменьшал масштабы казней, когда написал, что за время правления Иоанна Грозного приговаривалось к смерти, включая уголовных преступников, менее 100 человек в год. Вместе с тем, профессионалы, решившие обличить Высокопреосвященного, максимум что смогли доказать, это то, что казнил царь несколько более 100 человек в год. Цифры говорящие, учитывая, что к концу царствования Иоанна население Московского царства по разным оценкам насчитывало от 6 до 9 млн. человек (прирост населения с середины до конца XVI в. составил около полумиллиона человек).

Так же долгая и зубодробительная полемика между сторонниками канонизации Грозного царя и противниками этой канонизации приводит к следующему результату: если первые утверждают, что в Новгороде в результате карательного похода 1569 года было казнено 1500 человек, то противники поправляют — не 1500, а 2200. Это очень «принципиальная» поправка на фоне тех данных, вокруг которых вращалась классика антигрозненской историографии (до второй половины XX века, когда подход к документам стал строже, назывались цифры новгородских жертв в 15 тысяч, 20 тысяч, 60 или 70 тысяч человек — последние две цифры превышают даже реальное население тогдашнего Новгорода — около 30 тысяч, по подсчетам А. П. Пронштейна). В шпионско-пропагандистской литературе встречается цифра в 700000 жертв, которой любят оперировать на интернет-форумах. И добросовестные историки, прошедшие школу «строгих проверок» исторических цифр, продолжают впадать в неряшливость. Так, например, уже под конец XX века цитированный нами Кобрин, видевший в опричнине явные параллели сталинских репрессий и «игравший» на этих параллелях, говорил о многих тысячах жертв на основании братских могил в Новгороде. Кобрин здесь проигнорировал страшную чуму, которая свирепствовала там же через несколько месяцев после опричного похода. Этим объясняются и сами братские могилы — зачумленные трупы просто не успели как следует захоронить. Судя по количеству погибших от эпидемии, чуме было чем поживиться в Новгороде после репрессий. Поскольку долгое время не находилось исследователей, способных трезво взглянуть на источники, сама чума обличила оголтелую пропаганду, взятую на веру нашей исторической наукой. Наука эта до некоторых пор была похожа на азартный аукцион, ставками в котором было количество жертв Иоанна Грозного. К счастью, сейчас положение все больше и больше выправляется — еще лет 50–100, глядишь, Иоанн Грозный и перестанет быть «пугалом» для маленьких детей.

Конечно, 2200 жертв за один поход — это немалая цифра. Она должна ужасать не знающих контекст «новгородского похода» и той измены, которая созрела в Новгороде. Не буду приводить для сравнения с ними число жертв Варфоломеевской ночи, подавления крестьянских бунтов в Германии, испанской инквизиции и прочих цивилизованных стран того же века. Приведу другие цифры: при Алексее Михайловиче, прозванном в народе не «Грозным», а «Тишайшим», в 1662 году было единовременно казнено 7000 человек. Эта цифра, судя по всему, превышает всю сумму жертв репрессий Иоанна Грозного за весь период его царствования. Современный историк Д. М. Володихин, обличая первого русского царя, называет его самым жестоким, а про Алексея Михайловича говорит, что тот был вынужден пойти на суровейшие казни в связи с открытым злым бунтом[56]. Трудно разобраться, какой бунт был опаснее. Дело даже не в этом. «Медный бунт» 1662 года был все-таки не просто восстанием озлобленной черни. Он был вызван политикой недальновидной, попустительством чудовищной коррупции и невиданным в тогдашней России финансовым махинациям. А за это царь должен платить по счетам истории так же, как если бы он был душегубцем и злодеем.