Империя хирургов

Микулич был великолепным хирургом, великолепным учителем, другом своим пациентам, но он был самым авторитарным врачом из всех, кого я знал, – он был беспощаден к своим коллегам. Никто из них, как мне часто доводилось слышать, не был действительно счастлив. В Бреслау их держало только понимание, что у Микулича они смогут научиться большему, чем у прочих немецких или австрийских специалистов.

Сфера влияния Микулича простиралась в то время от Бреслау до самой России. Воспаление слепой кишки или операция на желчном пузыре была поводом для его появления в Харькове, Санкт-Петербурге или Москве. Частная клиника Микулича на Тауентцинштрассе была меккой для пациентов со всего мира. Порывистый и неутомимый, он разработал множество новых методов, опробовал их и отверг. Но так в конце концов родилось превосходство его клиники, которую едва ли можно было обойти по «производительности». Он привнес много нового в антисептические методы Шиммельбуха и Бергмана, основав целую школу. Разумеется, никто не смел войти в его операционную без белого халата, белых брюк и белого чепчика; разумеется, паровая стерилизация контролировалась пропитанными йодом бумажными полосками, и все необходимое для операции перемещалось стерильным пинцетом. Месяц шли эксперименты, при которых его ассистентам приходилось держать во рту животный уголь и после кашлять, чтобы выделяющиеся при этом капельки слюны стали заметны даже в самых удаленных уголках комнаты, где была расставлена посуда с агаром. После этого он ввел лицевые маски и запретил оживленные разговоры. Более того, он стал главным специалистом по стерилизации рук. Он стал использовать нитяные перчатки, надеваемые на обработанные мылом, спиртом и сублиматом руки. Во время своего путешествия по Америке он узнал о резиновых перчатках Хальстеда и тут же сделал их необходимым атрибутом операционных Бреслау. Учившиеся у него, несомненно, были «чем-то». Но сначала им предстояло выстоять против его суровости и резкости.

Через несколько дней Зауербрух стал искать способ сбежать. Он не знал, что Микулич поручил коллегам не сводить с него глаз, да и сам наблюдал за ним издалека. Спустя три недели метаний между бунтарскими мыслями о самоотречении и сознанием того, что за карьеру ученого придется побороться, Зауербруха неожиданно вызвали к Микуличу. Разговор был короток, жесток и холоден. В первый раз Микулич заговорил о работе Зауербруха. Он объяснил, что в его клинике для научной работы требуются только ассистенты. Затем он признался, что мечта всей его жизни – хирургия пищевода, но воплощению этой мечты препятствует такое явление, как открытый пневмоторакс. Наконец, он поставил перед Зауербрухом задачу: подробнее и тщательнее изучить физиологические симптомы открытого пневмоторакса и найти способ избежать спадения легких при открытии грудной клетки.

В те минуты Микулич не ожидал от стоящего перед ним молодого человека никакого решения, никакого окончательного решения. В лучшем случае, как он говорил мне позже, он ожидал сырых результатов, от которых можно было бы оттолкнуться, ничего большего. Зауербрух, утративший способность говорить, замер перед чудовищными масштабами задачи, не надеясь справиться с ней. Он никогда не занимался этой проблемой. Но было несложно представить себе, как многочисленные ученые напрасно бились над ее решением – опытные, не стесненные в средствах ученые.

Покидая кабинет Микулича, Зауербрух уже предчувствовал свой крах на этом безнадежном поприще. Но он также понимал, что это его шанс одним скачком оказаться на вершине, стать кем-то и кем-то остаться – если ему удастся найти отгадку и сделать невозможное возможным. Его необыкновенное тщеславие объединилось с его необыкновенным талантом, и он взялся за работу.

Микулич направил Зауербруха к тайному советнику Филене, главе фармакологического института в Бреслау. В этом институте Зауербрух мог заниматься исследованиями. Там в его распоряжении было изобилие собак и кроликов.

С тех пор каждый свободный час Зауербрух проводил в подвале для экспериментов у импровизированного операционного стола среди клеток с животными. Ночами он читал все, что ранее было написано об открытом пневмотораксе. Литературы было бесконечно много. Но недостаточно. Многие вопросы оставались открытыми, многие проблемы – нерешенными.

Между тем, искусственный пневмоторакс Форланини и Мерфи указывали, что человек вполне может прожить с одним здоровым легким. Так почему же наступала смерть после вскрытия грудной клетки, когда легкое спадалось, утрачивая свои функции? Было ли дело только во внезапном смещении средостения по отношению к обеим половинам грудины и последующем повреждении незатронутой части легкого или в смещении сердца, как предполагал Мерфи?