Империя хирургов

«Значит, Вы не хотите – перебил я, – чтобы Ваша невеста снова могла видеть. Значит, Вы намерены препятствовать тому, чтобы в ее глазах снова появился блеск…?»

Дыхание его участилось и стало шумным: «Да что Вы такое говорите, – прокричал он. – Как Вы можете говорить так! Я не хочу, чтобы кто-то помешал нашей любви. Ничего больше. О, я ничего больше не хочу…»

«Нет, – сказал я. – Вы боитесь, что она разлюбит Вас, если к ней вернется зрение. Вы полагаете, что Аня оставит Вас и разрушит все, что есть между вами, если к ней вернется зрение. Вы думаете о себе. Вы обрекаете Аню на вечную слепоту. Так из любви к ней или к себе Вы так поступаете…?»

Его голос дрожал. В полумраке я разглядел, как он прижимает к глазам руки. «За что Вы так мучаете меня?» – спросил он. Мой собеседник развернулся, и я услышал, как он побежал в сторону от меня. Его шаги затерялись в темноте, но я прислушивался, пока вдалеке не затихли последние звуки. Я решил вернуться в отель. Меня тяготило ощущение, что невольно я оказался в роли посланника судьбы, который завязал узлы на и без того перепутанных нитях человеческих жизней. Мне захотелось выбраться из-под этой сети. Но вдруг перед моими глазами возник печальный образ влюбленной девушки, на который было больно смотреть. Я видел этого парня, влюбленного и отчаявшегося. И я чувствовал, что не могу переступить через кольцо этих судеб.

Четыре дня спустя я поднялся на второй этаж скромной ольмюцкой больницы и по стрелке свернул к офтальмологическому отделению.

На тот момент Цирму было сорок четыре года. Он родился в Вене, был учеником, а затем ассистентом в Венской офтальмологической клинике. Это был человек с необыкновенно густыми и пышными черными волосами и такой же бородой, которые обрамляли его лицо. Будничность уездной жизни наложила отпечаток на его внешность. Но внутри еще не потухла искра азартного стремления к новым научным открытиям, которое вело его и тех остальных, кому посчастливилось работать в прославленных городах – очагах научного знания.

Но цель моего визита в Ольмюц была иной. Мое любопытство достигло того предела, когда я уже не мог с самого начала не обратиться к Цирму с вопросом, который мог прозвучать для него оскорбительно, поскольку красноречиво заявлял о моих сомнениях. Я спросил, видит ли еще прооперированный им больной.

В ответ мне прозвучало восторженное «Да!» С настойчивостью и уверенностью он заявил, что, по его мнению, слепота отступила надолго. Прежде ему пришлось пережить столько неудач, что эта успешная операция долгое время казалась ему случайностью или чудом, которое может раствориться в воздухе в следующую секунду. Но оно не исчезло. Он позволил мне самому взглянуть на его пациента.