Империя Кремля

Рядом с моей матерью работали матери моих сверстников — и тоже до кровавого пота: русские, казашки, немки, кореянки… Моя первая учительница Вера Владимировна чуть ли не ежедневно приходила к нам домой, отшагивая добрых пять километров. Зачем это надо было ей — возиться с мальчишкой из семьи преступников? Она могла бы спокойно «подвести» меня под исключение… Я думаю о ней и понимаю, что с ее стороны это был урок подлинного интернационализма и доброты человеческой.

Начальство ассоциируется у меня с 2–3 бригадирами да председателем колхоза. Это были люди строгие, но справедливые. Сами работали рядом с колхозниками, когда требовала обстановка. Мать не обижали, наоборот, поощряли, называя лучшей дояркой. Конечно, это было «равенство нищих». Но оно было для всех и по самой своей сути исключало причины для межнациональных конфликтов.

— Ну а если несколько отвлечься от чисто экономической стороны проблемы, что, на ваш взгляд, вызывает вспышки национализма? Какова их природа?

— Причин много. Не берусь судить обо всех. Однако важен ленинский методологический подход при анализе подобных ситуаций. Он состоит в следующем: никогда, ни при каких обстоятельствах не стремиться делать «козлом отпущения» народ. Этот ленинский метод наши «провинциальные дантоны и республиканские Робеспьеры» решительно отбрасывают, сваливая всю вину на народ и в то же время выводя за грань критики само «руководство», неразумные действия которого как раз и задевают национальную гордость и самолюбие.

Вот давайте полистаем газету «Грозненский рабочий» за 26 января 1988 г. Идет пленум обкома партии. В повестке дня — руководство перестройкой. Но что это? Вместо анализа сегодняшнего положения докладчик возвращается к «смутным» временам трагического 1944 года и начинает пространно рассуждать о том, как враги (речь идет о чеченцах и ингушах) подло наносили удары в спину Красной Армии, сколько было банд, их численность, вооружение, экипировка и т. д. Право, даже мне, никогда не жившему в этой республике, неприятно читать все это. А что говорить о жителях Чечено-Ингушетии?

И все-таки давайте до конца разберемся с этими «бандами». Они «появились» в результате фальсификаций, придуманных Берией, Сталиным и их местными прихлебателями. Была состряпана преступная идея о «виновности» народа, его пособничестве врагу. Но правда восторжествовала. Народ полностью реабилитирован. С того дня прошло почти 30 лет, а разговоры о «бандах» получили самостоятельную жизнь и свободно «гуляют» по миру, мстя целому народу, «расстреливая» его. Время от времени местные деятели «пробивают» свои лживые статейки и в центральной печати. Спрашивается: с какой целью осуществляется «обстрел»? Думается, здесь налицо рецидив «локальной сталинщины»: запугать, поставить «на место»: «Вы-де все равно виновны…» Не в этом ли причина необычайной, прямо-таки патологической боязни местных руководителей из чеченцев и ингушей прослыть «националистами»? Они не могут и не хотят выступать на своем родном языке по телевидению, в местных газетах. И даже гордятся этим. О руководителях русского происхождения и говорить не приходится — язык коренного народа в большинстве своем они и подавно не знают. Право же, можно подумать, что товарищ Колбин, выучивший грузинский язык, работая в Грузии, а теперь и казахский, менее занят, чем некоторые чиновники из Чечено-Ингушетии.» Из другого интервью «Известиям» (22. 3. 1988) русских историков Л. Дробижевой и Ю. Полякова выясняется, что можно писать о «чечено-ингушских бандах», об их «предательских ударах в спину Красной Армии». Но нельзя писать о восстановлении республики, ибо тогда пришлось бы рассказать о ее ликвидации. Вот ответ на соответствующий вопрос члена-корреспондента Академии Наук СССР Ю. Полякова:

«… Мы большие мастера замалчивать трудности в национальных вопросах. Вот Северный Кавказ, высылка целых народов, их возвращение. Чеченцы, ингуши, карачаевцы, балкарцы от мала до велика знают, что с ними происходило с 1944 по 1956 год. И когда об этом историки молчали, какое может быть уважение к истории? Приступая к написанию истории Северного Кавказа, сотрудники Института истории СССР столкнулись с прямыми возражениями местных партийных и научных работников… Аргументы возражений были странные: если, мол, говорить о восстановлении, нельзя не сказать о ликвидации, а это значит ворошить прошлое».