Империя Кремля

Во время запоздалого раскаяния зиновьевцев за их помощь восхождению Сталина к власти, Каменев рассказывал Троцкому в 1926 году: «Помните арест Султан-Галиева, бывшего председателя татарского совнаркома в 1923 г.? Это был первый арест видного члена партии, произведенный по инициативе Сталина. Мы с Зиновьевым, к несчастью, дали свое согласие. С того времени Сталин как бы лизнул крови» (Троцкий, «Сталин», т. 2, стр. 260). Дальше пошла цепная реакция чисток национальных республик от национально мыслящих коммунистов. Их, по примеру Грузии, Татаро-Башкирии и Туркестана, связывали с враждебными большевизму партиями, классами и движениями. Каждый раз, когда чистили, арестовывали и казнили национал-коммунистов, их неизменно связывали либо с враждебными партиями, либо прямо с контрреволюцией: грузинских национал-коммунистов связали с грузинскими меньшевиками и князьями; армянских — с дашнаками, азербайджанских — с мусаватистами; татаро-башкирских и туркестанских — с басмачами; украинских с сепаратистами, белорусских — с «нацдемами»; еврейских — с сионистами. Уголовная фантазия Сталина была бездонной. Однако, кто может усомниться, что, идя против буквы последних писем Ленина по национальному вопросу, он был до конца верен ленинскому духу, когда с беспримерной жестокостью косил врагов большевизма именно там, где стремительно росла опасность развала советской империи. Всеобщий рост басмаческого движения в Туркестане и начавшееся через год народное восстание в Грузии, грозившее перейти во всеобщее кавказское восстание, явились не только грозным сигналом, но и желанным оправданием репрессивного курса партии на национальных окраинах.

Глубинные причины разногласий между Лениным и его партией по национальному вопросу лежали в другой плоскости, чем это явствует из писем Ленина и из материалов XII съезда партии, на котором, развернулись дискуссии по национальному вопросу. Речь шла, как я уже указывал, о двух тактиках при решении национального вопроса для достижения одной и той же стратегической цели — укрепления советской империи как базы мировой революции. Ленин думал, что после того, как власть оказалась в руках партии, на первое место в национальном вопросе становится метод убеждения «уклонистов» гибкой тактикой и метод принуждения партийных великодержавников, которые дискредитируют советский интернационализм и объективно провоцируют развал советской империи. Сталин и вместе с ним большинство партии считали, что великодержавники в партии существуют лишь в воображении Ленина. Есть только местные «уклонисты», которых надо не убеждать, а выкидывать из партии.

Оглядки Ленина в сторону мирового пролетариата и угнетенного Востока в интересах организации «мировой революции» бесцельны, ибо мировую революцию может организовать только «единая и неделимая» советская Россия, если она, опираясь на русский национализм, создаст высокоразвитую индустриальную и военную базу. Позднее свою политику индустриализации и коллективизации Сталин обосновал отнюдь не стремлением поднять уровень жизни народа, а мотивами великодержавными — сделать советскую Россию непобедимой мировой военной державой. Сталин смотрел прямо в душу великодержавников, когда пустился в совершенно новую для большевиков философию. Сталин не ругал царский империализм за завоевательные войны с соседями, а порицал за его военную слабость. Вот философия Сталина: «Отсталых бьют. Но мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим. История старой России состояла, между прочим, в том что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную… Вот почему нельзя больше отставать» («Вопросы ленинизма», стр. 338).

Только высокоразвитый СССР станет по Сталину «первым этапом мировой революции и могучей базой ее дальнейшего развертывания» (там же, стр. 105).