Империя Наполеона III

Враждебное отношение Бонапартов и отказ Луи-Филиппа в просьбе вернуться на родину во Францию произвели на принца сильное впечатление. В этот же период своей жизни в письме, направленном Вейяру, Луи-Наполеон раскрывает свои взгляды, дает критическую оценку своей деятельности и свое видение настоящего: «Что касается моей позиции, поверьте, я ее прекрасно понимаю, хоть она и очень сложная. Я знаю, что я многое должен моему имени и ничего мне самому; аристократ по рождению, демократ по природе и по убеждению… Наконец, вызывая опасения по причине моего имени либералов и абсолютистов, я не имею политических друзей, за исключением тех… для которых я должен стать своего рода удобным случаем. Поэтому я знаю все трудности, с которыми мне придется столкнуться в моих первых начинаниях, в которых я буду следовать только велению сердца, рассудка, сознания… для того чтобы следовать всегда только прямо, с какими бы трудностями мне ни пришлось столкнуться на пути, стараясь таким образом возвыситься достаточно высоко, чтобы один из лучей, исходящих с острова Святой Елены, мог меня озарить»^{53}. Он осознает, что в данный момент за ним пойдут только такие же, как он, не признанные респектабельным обществом, исключенные из политической жизни, горящие желанием вернуть или сделать себе имя.

Таким образом, Луи-Наполеон обладал лишь знаменитой фамилией, а нужно было, чтобы он еще стал известен, чтобы за именем стояло что-то конкретное. Поражает, с какой последовательностью и целеустремленностью придерживается Луи-Наполеон своих взглядов. В письме к Вейяру, уже после провала переворота в Булони, он писал: «Нужно меня знать, чтобы судить… Это не личные амбиции, которые заставляли меня два раза рисковать больше чем жизнью — моей репутацией… это мои возвышенные и мистические убеждения, которые влекут меня по жизни»^{54}. Эта убежденность напоминает фанатическую веру Наполеона I в свою судьбу и счастливую звезду. Таким образом, вера в свою судьбу и предназначение становится главным качеством Луи-Наполеона, характеризующим его как личность.

Во все языки мира вошла французская поговорка «Cherchez la femme», что в переводе дословно означает «Ищите женщину». В случае с Луи-Наполеоном такой женщиной стала его мать — Гортензия де Богарне. Она внушила сыну веру в великое предназначение, воспитала его как наследного принца, она же свела его с Персиньи, который проездом в Германию остановился в замке Араненберг. Личность Персиньи со временем породила не меньше загадок, чем фигура самого принца. Уже после провала страсбургского заговора Персиньи обвинили на суде в присвоении себе чужого титула и имени. Достоверно удалось установить, что его настоящее имя Жан-Жильбер-Виктор Фиален. Впоследствии, уже во времена Второй империи, Персиньи получил на законных основаниях титул герцога. Он родился в Сен-Жермен Лепинас (департамент Луары) 11 января 1808 года в семье крестьян. Собственно говоря, его имя происходит от названия сельской общины «Персиньи», в которой он родился и вырос. С детства его отличали неугомонный нрав и жажда приключений. Попав в армию простым солдатом, он вскоре понял, что времена изменились и блестящей карьеры, возможной во время наполеоновских войн, ему не сделать. Персиньи увольняется из армии и становится журналистом. Известность ему принесла статья для ежемесячного обозрения «Локсидан франсэ», в которой он рассуждал о необходимости реставрации империи. Идея восстановления империи приобрела под его пером почти что религиозный характер. Он ждал империю, как христиане мессию: «Настало время, — писал Персиньи, — возвестить Европе это империалистическое евангелие, которое до сих пор не имело своих апостолов»^{55}. Интересно, что идея восстановления империи пришлась по вкусу и парижскому бомонду. В светских салонах Персиньи чувствовал себя свободно и даже выхлопотал для себя должность в таможенном ведомстве.