Империя ненависти

Я снова поправляю волосы, затем подхожу к ним, осторожно покачивая бедрами.

Прежде чем подойти к ним, я останавливаюсь у столика с напитками и беру два стаканчика. Притворяюсь, что поправляю платье, затем лезу в лифчик и достаю маленький пакетик с таблетками, который купила, когда Хлоя в последний раз водила меня в клуб.

Когда случайный парень спросил меня, не хочу ли я повеселиться, и показал мне таблетки, я ответила:

— Фу, мерзость.

Но затем проводки в моем мозгу соединились.

Я знаю, что делает экстази, или, по крайней мере, я читала о его эффектах и о том, как он сводит кого-то с ума от удовольствия.

Я хотела этого.

Нуждалась в этом.

Но не только для себя.

Поэтому я купила таблетки за спиной Хлои и остальных, потому что не могла позволить им разгадать мой план.

Не могла допустить, чтобы все выяснили, что замышляют хорошие девочки за закрытыми дверями.

Здесь три таблетки. Просто на случай, если мне понадобится лишняя.

Все еще притворяясь, что поправляю декольте, я вытаскиваю две таблетки и бросаю каждую в стаканчик. Затем хватаю кулон, который я никогда не снимала с тех пор, как мне подарили его на свой тринадцатый день рождения. Тот, который соответствует моему цвету глаз и успокаивает меня больше, чем все остальное, что я когда-либо пробовала.

— Что у нас здесь?

Я замираю, мое сердце подскакивает к горлу.

Кристофер, еще один футболист и друг капитана, скользит ко мне.

Его вьющиеся волосы целуют лоб, а глаза озорно сверкают. Дерьмо. Пожалуйста, скажите мне, что он не видел, как я бросила таблетки в напитки? Я специально выбрала тихое место.

— Ты чертовски сексуально выглядишь в этом платье, Никки. Держу пари, ты бы выглядела еще лучше без него.

Фух. Он просто ведет себя как обычно, кокетливо.

Он тянется рукой к моей заднице, но я отмахиваюсь.

— Отвратительно. Не в этой жизни.

Затем хватаю стаканчики и направляюсь туда, где в последний раз видела Астрид и Дэниела. Но моей сводной сестры нигде нет.

Дэниел совсем один, стоит возле балкона, но еще не все. Обе его руки засунуты в карманы джинсов, и он, прищурившись, смотрит на меня.

Не на кого-то другого, а на меня.

Видеть Дэниела в одиночестве так же странно, как наблюдать за летящим единорогом к несуществующему солнцу Англии. Но тот факт, что он смотрит на меня, еще более странно.

Мои нервы начинают сдавать и атаковать остальную часть тела. Я чувствую, как у меня холодеют ноги и немеют кончики пальцев. Но я продолжаю направлять внутреннюю диву во мне, которая является прославленной версией восьмилетней меня.

Только сейчас у нее больше проблем.

И все они начинаются с него.

Дэниела.

Мне не нужно продолжать идти к нему, потому что он сокращает расстояние, между нами, несколькими длинными, решительными шагами.

Ноги резко останавливаются, когда он почти врезается в мою грудь, и мы оба падаем.

— Что? — я спрашиваю, потому что он странно смотрит на меня.

Точнее, он сверлит меня взглядом.

Как будто хочет расколоть мое лицо и заглянуть внутрь. Или, может, ударить все, что он там найдет, будто он всегда ранил мое сердце.

— Куда ты направляешься? — спрашивает он.

— И это не твое дело, потому что…?

Да, обычно я так говорю. Снобистски, подло и совершенно отстранённо.

Защитный механизм.

Этот садистский блеск возвращается в его глаза. Моя грудь твердеет от удара, от нападения, которое всегда оставляет меня эмоционально искалеченной.

— Подумал, что я проверю на случай, если ты решишь украсть несколько персиков и испортить вечеринку.

— Буду ли я есть персики, буду жить или умру, или окажусь парализованной, это не твое дело.

— Это если меня заставят присутствовать на твоих похоронах вместо того, чтобы ехать в летний лагерь.

— А кто сказал, что ты приглашен на мои похороны? Быть может, я составлю список запрещенных гостей, и ты будешь в нем первым.

Это заставляет его замолчать, мускул на его квадратной челюсти напрягается. И мне это только показалось, или его руки действительно напряглись?

На его губах появляется ухмылка, и хотя его ямочки выглядят как у гостя, мне они не нравятся при таком освещении. Они зловещие, проецирующие садизм в его глазах.

— Или, может, у тебя не будет права голоса, и я буду сидеть в первом ряду, мысленно распевая «Аллилуйя».

— Тогда на твоих похоронах я надену розовое платье, буду держать соответствующий зонтик и стоять у твоей могилы, громко плача. Когда люди соберутся вокруг, я скажу: «Все говорят, что у мужчин с крошечными пенисами короткая жизнь, но я никогда не верила в это до этого момента».

Его ухмылка становится шире, и я готова поклясться, что она вот-вот превратится в улыбку, но он сдерживает ее в последнюю секунду.

— Все девушки, которые имели удовольствие увидеть мой член, засвидетельствуют обратное. Кстати, так это называется, Персик. Член или хуй, а не пенис. Ты что, малышка?

Жар приливает к моим щекам, и это не только из-за того, что он сказал про свой оран. Это из-за того, что я услышала, как он произнес другое слово.

Персик.

Он не имеет права говорить на нем так естественно, что это кажется интимным.

— Я не такой грубая, как ты, Дэниел.