Империя очень зла!

Старик не пережил позора и третьего дня застрелился. Супруга же публично от него открестилась. Ибо позор коснулся и ее головы. Впрочем, такой опосредованный удар пришелся только на Толстого. Остальные деятели культуры, засветившиеся в этом деле, пошли под паровой каток репрессивного аппарата без всяких «предварительных ласк». Тем более что тот дух упадничества, мистики и наркотического угара, что определял эстетику конца XIX века, мало приносил позитива и конструктива людям. Так что этих творцов Императору было не жалко. Ни писателей, ни поэтов, ни художников. За исключением отдельных индивидуумов.

Совокупный «навар» от конфискаций на этих делах составил около семисот шестидесяти миллионов рублей. Примерно. И это – только в России, не считая заграничного имущества и счетов в иноземных банках. Но за них требовалось бороться, благо что судебный процесс и осуждение были оформлены чин по чину. Однако пока Император на них не рассчитывал. Да и вообще – об объеме конфискаций не распространялся. Нечего «дразнить гусей». Тем более что подавляющая масса приобретенного имущества обладала низкой ликвидностью, будучи представлена землей, заводами, рудниками и прочим.

Так или иначе – слушанья были завершены. Их результаты напечатаны во всех газетах империи, дабы все прониклись масштабом «звездопада». Тем же номером был повторно размещен указ «О делах государственных» и манифест, объявляющий 1 мая государственным праздником – Днем империи. А в Санкт-Петербурге тем временем 9 мая собралась первая в мире пресс-конференция. Император специально пригласил журналистов из всех ведущих мировых газет, дабы они могли позадавать вопросы. Наверняка ведь весь мир потрясен грандиозностью происходящих событий в России и теряется в догадках.

Не ожидал, что соберутся, но, как ни странно, – приехали. И приглашенные, и те, кто услышал. И не только журналисты, но и разные зеваки.

Сели. Начали беседовать. Поначалу спокойно и вполне благопристойно. Однако среди прибывших журналистов хватало и тех, кто по какой-то причине не любил Россию и ее Императора либо просто дурачился. Поэтому чем дальше, тем больше появлялись острые вопросы. Оппоненты ведь думали, что Николай Александрович стушуется. Но не тут-то было! Он к этому и готовился, даже как-то растерявшись поначалу из-за странно вежливого настроя. Ведь там, в XXI веке, любая пресс-конференция в любой момент могла превратиться в место очень напряженных дискуссий.

– Господа, я понимаю, к чему вы клоните, – выдерживая невозмутимую благожелательность на лице, произнес наш герой. – Но я хотел бы вам напомнить о судьбе Франции. Ведь именно эта страна по праву считается самой революционной державой в мире. Давайте мысленно перенесемся в 1871 год. Франция и Пруссия сражаются самым отчаянным образом, являя друг перед другом образцы героизма и мужества. Фортуна оказалась на стороне Пруссии. По ряду причин, не будем их разбирать. Франция проиграла генеральное сражение и, по существу, войну. В то же время Пруссия не исчерпала своих сил. Она может наступать дальше. Ее цель – Париж и слава. И что мы видим? Французы, вместо того чтобы мобилизовать все силы на борьбу, устраивают революцию. Из-за чего весь тыл французской армии разваливается, ее остатки окончательно расстраиваются, а Франция падает, как перезрелый плод, прямо в руки Бисмарка. Без боя. Что это? Народная борьба или чей-то злой умысел?

– Что вы этим хотите сказать? – возмутился берлинский журналист.

– Только то, что Пруссия и ее солдаты честно сражались. И они побеждали. Им незачем было совершать такой поступок. Ведь если бы это вскрылось, то можно было бы сказать, будто бы они украли свою победу. Но нет. Пруссия ее заслужила честно. Вопрос лишь в том, кому было выгодно, чтобы Франция оказалась совершенно раздавлена, а у ее восточной границы появилась угроза из, не побоюсь этого слова, сильнейшей армии в мире.

– Вы хотите сказать, что Парижскую коммуну устроили специально?

– Я хочу сказать, что в 1871 году Франция потеряла шанс на первенство или хотя бы паритет в военно-морских силах. И последующее десятилетие не позволило ей оправиться от этого удара. Если в январе 1870 года Франция боролась за место самой сильной и значимой морской державы, то в январе 1881 года настолько безбожно отстала, что берут сомнения в том, морская ли она держава вовсе?

– Вы что, обвиняете англичан? – воскликнул британский журналист.