Империя под угрозой. Для служебного пользования

На том разговор и закончен. Через пару дней одна из наших общих с Инкой знакомых поведала о том, что в Тишине практикуется «загруз» на всякие отвлеченные темы, вроде религии и здорового образа жизни. Начинаю унывать. Этого мне и на работе хватает с лихвой.

— Постоянно? — переспрашиваю на всякий случай.

— Ну да! — простодушно отвечает знакомая, — чтобы о еде не думать.

Мне еще грустнее. Вместе с грустью приходит решение — лечиться Инка поедет сама. Информацию на интересующие темы предпочитаю получать самостоятельно. При этом там, и такую, какая мне самой нужна. Кроме того, говорила же как-то, не религиозна я. Совсем.

Но Инка удивляет. Характер у нее специфичный. Особенно ярко заключенные в ней противоположности проявляются перед отъездом. С одной стороны, все, кто знает натуру эту близко, но недостаточно хорошо, замечают в ней решительность, настойчивость, сообразительность, некоторое высокомерие. С другой стороны, и понимаю это не только я, наблюдается в бывшем моем аналитике болезненное следование авторитетам, радость подчинения более сильной воле, покорность какая-то и боязливость.

В общем, странности ли характера служат тому причиной или тот факт, что подойдя к 25 годам, посчитала Инна находящейся себя на некоем требующем осознания рубеже, но появилась в ней трещина. Небольшая, змеится по корпусу и почти, в общем-то не видна. И, тем не менее, странно наблюдать эту тонкую ранку на достаточно цельной личности.

— У тебя трещина, — говорю я как-то, не надеясь, в общем, что буду понята.

— Да? — безразлично отвечает Инна, — и как давно?

— Месяца с три, но видна стала сейчас.

Она не переспрашивает, что это означает, она не показывает даже, заставило ли это ее задуматься. Просто сваливает. В эту свою "Монастырскую тишину".

На вернувшуюся Инну страшно смотреть. На пепельного цвета лице окруженные синевато-багровыми пятнами, сереют глаза. И даже болтающей на ней униформе не скрыть ни выпирающие ключицы, ни острые локти и коленки. Взгляд ее ушел куда-то в глубину, куда я добраться могу лишь с применением насилия, а это неэтично.

Иногда она благостно так улыбается бескровными губами, аж мороз по коже.

Ехидное пожелание, чтобы Инна сделала хоть что-нибудь, что могло бы отличить ее от стены, Инна исполняет своеобразным способом — красит губы красно-оранжевой помадой, отчего рот ее начинает напоминать пятно крови, размазанное по обоям.

Честно признаюсь, что хочу треснуть ее по голове, чтобы посмотреть, последует ли за этим какая-либо человеческая реакция.

— Тресни, — соглашается она, — если тебе этого очень хочется. А вообще…

И несет какую-то лишенную смысла чушь об агрессивности моей натуры. Мне противно и боязно. Она напоминает мне сдувшуюся камеру. Долго подбирала я синоним, могущий заменить это определение, пока не пришла к выводу, что самый подходящий «опустошение».

— Да, — снова соглашается она, — из меня убрали все плохое.

— Но я и хорошего не вижу!

— Все придет. Со временем.

Голос ее тихий и благостный. Противно.

Понемногу Инна приходит в себя. Впрочем, поглядывая на нее, постоянно задаю себе вопрос: заделана ли трещина в ее сознании, или она просто превратилась в одну большую черную дыру.

Но настоящий страх приходит ко мне позже. Сходив с нею в кафе и некоторое время пообщавшись на всякого рода отвлеченные темы, чувствую себя…опустошенной. Мне так плохо… Все вокруг тускло-серое и беззвучное, хочется руки опустить и тихо сползти под стол, чтобы рожи эти противные вокруг не видеть. И о смысле жизни тоже задуматься пора. И это я — Мастер.

"Что бы такого сделать? — размышляю, волоча домой заплетающиеся ноги, — чем бы себя порадовать?". И прихожу к выводу, что спасти меня может лишь бутылка красного сухого вина. Спасает, хоть и приходится потратить на нее последний, оставшийся до конца месяца талон. Красная жидкость в бокале и книжка в руке вытаскивают меня обратно в жизнь.

Глава 3

Но Инна продолжает тлеть. Она вроде как даже уже ожила, во всяком случае, двигаться стала чуть более энергично, но жить будто перестала. Вот смотрю я и не вижу за ее телом настоящей Инки. Робот ходячий да и только, андроид недоломанный. Передвигается, улыбается куда-то в пространство. И общаться с ней все труднее и труднее. И физически я себя после общения с ней ощущаю отвратительно.

Похоже, мамзель вытягивает из меня силы, и мне, Мастеру, черт побери, очень трудно этому сопротивляться! Подобная ситуация меня не устраивает. Хотя, признаться честно, особой уверенности в том, что именно Инка действует подобным образом, нет. Как-то склонна я списывать все на плохую погоду, неважное самочувствие и т. п.

Сомнения помогает разрешить обыкновенный случай. На улице встречаю Алика Замятина — знакомого Мастера, в Вышке на курс младше учился, хоббит-невысоклик, уже чуть лысоватый. Косится на Инну, буркает мне что-то маловразумительное, криво улыбается и сбегает. Ничего не понимаю! Вроде бы, с Аликом мы всегда были в хороших отношениях, что это он вдруг так странно себя повел. Вечером звонит. Пустой треп ни о чем, о работе, делах, заботах, и в конце фраза: