Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!»

Солдат пошел на эксперимент добровольно, но не так, как в том анекдоте, что он Като у канала рассказывал: «А на хрена мне такая жизнь!». Нет, кто ж откажется от такого – за секунду страха перепрыгнуть через чин, став сержантом, да еще полугодовое жалованье получить?!

Холодное оружие – клинки всех видов – тоже оказалось не способным пробить секрет древних мастеров. Умели же делать такое чудо! Не зря за него по весу золотом платили, пуд за пуд – обмен взаимовыгодный!

Усмехнувшись про себя, чувствуя тяжесть от брони и горячие струйки пота, что потекли по спине, Петр выхватил шпагу и подбежал к суровым гренадерам, что с нескрываемым восторгом пожирали его глазами:

– Гвардионцы! Надо выручать наших!

Здоровенные солдаты, самый маленький из которых был выше Петра на голову, усатые, радостно осклабились, оживились. А он еще раз окинул их взглядом – три роты, пятьсот штыков. И каких штыков! Каждый лошадь поднимет, нижняя планка роста в шесть футов, а три десятка вообще свыше двух метров, косая сажень в плечах.

Первый штурмовой батальон русской армии – потому что гвардейский! Половинки кирас зачехлены, прикрывают грудь и живот, железные каски, обтянутые кожей, под погонами стальные накладки, сбоку у каждого висит сумка с двумя гранатами, и не порохом начиненными, а аммоналом. Специально натасканные на штурм крепостей, но и в поле страшны для врага.

– Гвардия, вперед! – рявкнул Петр и махнул шпагой. И тут же барабанная дробь заглушила стрельбу, а ровные колонны, качнувшись, уставили в небо стальные лезвия примкнутых штыков, отбрасывая от клинков яркие брызги утреннего солнца…

Юконский острог

– Держи, Грийша!!!

Женский выкрик за спиной был знаком ему, а потому Григорий удержал удар. Его Маша крикнула, так он ее называл по крестному имени, на том епископ настаивал уперто – присягнувших русским индейцев старались крестить сразу же. Вроде как на благонадежность проверяли, и общаться легче – индейские имена сразу не выговоришь, а в переводе как-то человека именовать зачастую неудобно.

Ведь туземцы давали имена по характерным признакам того или иного человека. Женщину за красоту могли именовать Голубым Озером, а мужика могли прозвать Моржовым Отростком. Был в остроге алеут с таким же по размеру «мужским достоинством», ну, может, чуть поменьше, но впечатляющим. Он еще гордился своим именем, придурок!

Если бы кто самого Григория в Петербурге Бычьим Хреном попробовал назвать, враз все зубы потерял бы. Да и ребра вдумчиво пересчитали бы у него!

Григорий выхватил из рук Маши уже опробованную винтовку с патронташем, мысленно воздав себе хвалу за предусмотрительность – в каморы он еще с вечера вставил шесть патронов.

– Молодец, Машка! Беги в дом!

Он не удержался от звучного шлепка по тугой попке. Действительно, молодцом держится скво! Первым делом, забыв про неглиже, ему оружие принесла – соображает!

– Б-у-х! Б-у-х! Б-у-х!

– Я-а!

– Суки!!!

– Братцы!

– У-а!!!

Острог проснулся и тут же всколыхнулся от выстрелов заполошными русским матом и криками, чередовавшимися со свирепым визгом и воплями напавших индейцев.

– Бей «майских» приблудышей! – заорал во всю мочь Григорий. – Они изменники, колошами засланные!

Орлов знал, о чем предупреждать соотечественников, – в мае к ним в острог приткнулся туземный выводок из двух мужиков-подранков и одной скво. После долгих расспросов, по-алеутски они почти не понимали, удалось выяснить, что эта троица осталась от всего рода после предательского нападения тлинкитов-колошей, что своей жестокостью наводили ужас на все соседствующие с ними племена.

А так как враг твоего врага тебе если не друг, то точно союзник, Орлов поселил их в остроге, благо и алеутов с ним было два десятка, да и местный индейский род покровительство российское принял. Но «друзья» оказались те еще, «казачки засланные»!

– Хрен вам!

Заметив копошившихся у ворот индейцев, уже вытянувших первый запор, Орлов тут же начал стрелять. Трех пуль хватило, и два трупа застыли на земле, так и не вытянув второй, последний засов.

Судя по яростным крикам, за воротами собралась немаленькая толпа желающих пограбить русское поселение. А еще Григорий заметил свисающие с частокола веревки – к бабке не ходи, по ним тихой сапой и проникли в острог колоши.

Вот только без шума у них не обошлось – и Григорий мысленно возблагодарил свой жесткий топчан и жаркое Машкино тело, не давшее ему сегодня заснуть. А так бы и не проснулся…

Кагул

Запах войны кружил Петру голову, его сердце настолько участило свое биение, что норовило вырваться из груди, проломив не только ребра, но и чешуйчатый панцирь из старинной дамасской стали. Такие ощущения нигде нельзя испытать, а только на войне!

Тлетворная вонь распоротых человеческих тел, вывалившиеся на землю, подернутые парком, дымящиеся потроха, острый, бьющий в ноздри запах пороха и крови, непередаваемая смесь ужаса, ярости и предсмертного пота – это война! Не дай Боже впитать ее в свою душу, она остается там навечно, постоянно приходя во снах и будоража мукой память…