Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!»

– Воркуют наши голубки в саду зимнем, не оторвешь их друг от друга. Целуются…

– Я не про то.

– Николай Петрович уже со своим дружком Ремезовым сговорился. Тот венчание обещался устроить. У отца Василия. – Федор усмехнулся и, предвосхищая вопрос, уточнил: – Я с батюшкой уже переговорил, а владыко извещен. Вот только, мыслю, в столице и Синоде недовольны будут.

– Наплевать. – Алехан потянулся, как сытый и довольный кот, обожравшийся чужой сметаны. – Меня не было, тебя тоже, как и коменданта с адмиралом, владыка на Аляске. Взятки гладки.

– Отец Василий крайним будет. Синод за это венчание его по голове не погладит…

– Плевать. Архиепископ на него епитимью наложит, как вернется. И я накажу своею властью. В Форт Росс отправлю, в ссылку – пусть тамошние приходы создает. И управление над ними берет.

– Суров ты с ним, – усмехнулся младший брат, – прям как с капитаном, которого чином полковника наказали.

Братья раскатисто рассмеялись, искренне, но негромко. Треть века они были истинными властителями Русской Америки, знали тут чуть ли не каждого как облупленного, так просто их все министры, вместе взятые, сковырнуть не могли. Кроме одного человека, и Федор сразу коснулся этого.

– А как отнесется Петр Федорович?

– Приличия соблюдены, мы тут ни при чем. А вот Николай в своем титуле «императорской» приставки лишится. И это самое большее. Мыслю я, брат, что зять мой так и так на престоле никогда бы не утвердился, у Александра все права. Вот потому-то он сюда и отправлен. Меня сменить со временем…

– Даже так? И ты…

– А я ему всю власть с удовольствием передам – потому что своим в нашей семье будет. Или мы в его, что ничего не меняет. И государь мне о том намекнул, прислав княжескую грамоту. Теперь никакого неравенства в браке не будет. Вот так-то!

– Все равно в уши напеть могут!

– И что?! Пусть поют, а мы свою песню затянем, более звонкую. Отдадим Петру Федоровичу все золотишко, что трудами нашей семьи нажито, за Машенькой в приданое. Вот и перепоем!

– А много там у нас?

Федор спросил ради интереса, алчностью братья не отличались, хотя деньгами не сорили, в дела употребляли с полезностью немалой, ибо с Петербурга золото не возили ни разу, только наоборот. Та же золотая и серебряная монета здесь же, в Ново-Архангельске, чеканилась.

– Тысячи полторы пудов, что за четверть века скопили.

– Ни хрена себе! Пятнадцать миллионов рублей. Это же весь флот удвоить можно, да еще останется. Да и за треть этих денег батюшка-император наши хитрости не заметит, будто ослеп.

– Не будем мелочиться! Деньжищами нужно ошарашить, на это и надежду держу, Федька, и не только. Золотишко в Калифорнии добывать начнем, вдвое больше в казну пойдет. Да и мы не внакладе останемся, свое года за три-четыре вернем. Да с лишком, – Алехан хищно улыбнулся, сизый шрам сделал лицо свирепым от этого оскала.

– Тут политика государственная, брат, а потому наказаний не последует. Хотя на словах нам попеняют. Вот только поздно будет – хочу я уже в следующем году своего внука пестовать, чтоб роду перевода не было.

– Ну, это пока напрасно. Это мы с тобой в Петербурге всех этуалей прошли, перепробовали. А Машенька строга, да и Николай, даром что двадцать лет, монашком при ней состоит, влюблен по уши… Так что до свадьбы никак не получится. Если только не поучить…

– Ты мне тут разврат не устраивай. Пусть у них жизнь чистая пойдет, не как у нас, с грязи. Тайно обвенчаются, и ладно. А свадьбу… Да бог с ней, со свадьбой. Осенью отпишем в Петербург, весной там получат письмо наше. Ответ только осенью следующей будет, а я, надеюсь, к этому времени и внуком обзаведусь. Будет кому наследство наше оставить, да и дело жизни нашей. Если здесь наместником лицо императорской семьи станет, то в Петербурге министры считаться будут. А то – только на благо России пойдет, не о себе только пекусь и своих потомках…

День четвертый 30 июня 1797 года

Константинополь

– Ты проявил ослушание отцу. – Петр постучал пальцами по столу, с некоторым удивлением разглядывая среднего сына. Тот вскинул голову – выволочкой Константин был недоволен, но скрывал. – Но с честью исполнил присягу, как настоящему воину надлежит. А потому я тебя накажу как сына, но награжу как офицера!

Голос отца был сух, хотя на самом деле он гордился поступком Константина. И еще тем, что ходатайствовал за него сам Суворов, весьма щепетильно относившийся к раздаче Георгиевских крестов. Да и сам Петр был очень осторожен с выдачей белых крестиков – награда действительно являлась редкостной и вызывала у офицеров и генералов нешуточное влечение к службе.

– А посему крест Святого Георгия четвертой степени, к которому тебя представил фельдмаршал, носи. Заслужил, чего говорить. Но с армии я тебя убираю немедленно…

– Государь! – Лицо царевича залила багряная краска стыда. – Не нужно награды, оставь служить…