Империя предков

Одинокая неказистая юрта, кое-где оборван войлок, едва ль спасёт от дождя, подгибающийся в пургу в долгую зимнюю ночь, дуновение изо-всех сил на сухой аргал, дабы уберечь тепло, которого едва ль хватает. И всё ж их много для такой юрты, братья, младшая сестра – сыновья, дочь матери Оэлун – вдовы Есуге-багатура, что был при жизни вождём племени тайчиут. И бесконечная борьба против голода за выживание. Пригнуться бы, прижаться комочком, но ни дня не даёт покоя мать Оэлун, борясь и борясь, более не за себя, за них, за детей, рождённых от вождя племени тайчиут. И потому всегда и всегда повторяет одно и то же: «Вы дети вашего отца, вы дети самого Есуге-багатура – вождя племени. Вы потомки великих ханов по отцовской линии. В вас течёт кровь Кабул-хана, в вас течёт кровь Амбагай-хана. Его распяли в Китае, распяли чжурчжени, так говорили старики, так говорил ваш отец. Дети мои, сыновья мои – вы должны подняться, вы подниметесь, и вы подхватите бунчужное знамя отца. Мы голодаем сегодня, завтра может, будет полегче, но пройдут дни, пройдут холодные зимы, пройдут знойные лета, и наступит время, когда будем все мы сыты. Я не могу своих детей оделить красивой одеждой. Да что одежда, когда мы днями рыщем в поисках пищи, что укрывается в сусличьих норах, каковыми могут довольствоваться самые обездоленные, нищие в степи, ибо боимся мы, что заметят нас не дикие звери, что уж отныне для нас намного лучше людей, а именно люди. Но живу, надеюсь, что вы – сыновья своего отца Есуге-багатура когда-нибудь воспрянете и поднимете его бунчужное знамя», – говорила всегда так, будто кричит ли, аль шепчет молитву, взывая к Вечному Синему Небу.

Да и ныне говорит, и смотрит прежде на него, на своего, на их с отцом первенца, и будто видит в глазах её сияние огня надежды, что возложила она на него, самого старшего из детей вождя племени тайчиут и её. И потому ль старается изо всех женских сил выдержать жестокий удар судьбы, что так обрушился нежданно, неожиданно. Да, подобно тростинке, что выворачивается от напорного ветра.

Говорила так, надеждой его осеняя, и брала в руки его ладонь правой руки, распрямляла и говорила:

– Когда ты родился, рядом женщины вскрикнули. Затем вошёл твой отец, и он также был как-то изумлён. Когда тебе разжали кулачок,у тебя на ладони был спёкшийся сгусток крови. И думаю всегда, неужто какой-то знак от Вечного Синего Неба…

– Я знаю, мне говорил отец… – и также присматривался к чистой ладони, стараясь увидеть ли, вообразить сгусток спёкшейся крови.

Мать, о мать! Она не знает, не видит, как на первенца её надета деревянная колодка, что он в эти знойные дни не мог самостоятельно даже воды испить, муху с лица согнать. Она не видела его в эти дни, сына своего, первенца своего, обращённого в рабство. Нет, при встрече, а будет ли встреча, не скажет, ни разу не обмолвится словом, что был в рабстве, и на последнего раба не наденут кангу – деревянную колодку, а на его шею воздели за то, что не упал, не пригнулся. Да, его пытались, как следует, пригнуть к земле и за то, что от его взгляда и конь взбрыкнет судорогой, и змея свернёт, уползёт. И как-то слышал однажды опять же разговор про его сгусток спёкшейся крови на ладони.

Тело его совсем уж окоченело в холодной воде, но потерпеть, выждать. Уж какая светлость детства. Никак не сцепить памятью. Но…, будто озарение некое, и память выставила ясно отчётливо тот день…

С самых малых лет сполна счастливое детство, что и может выпасть мальчику степей, ибо рождён он сыном, первенцем вождя племени тайчиут рода борджигин, самого Есуге-багатура. Какого ещё счастья пожелать, когда оно само по себе подарено тебе с рождения повелением Вечного Синего Неба. Озарением память выдаёт напоенный безмерной радостью и полным счастьем тот самый день, что держал он в себе, в своём сердце, ныне боясь вспоминать, вынуть из кладовой памяти.

Вдвоём, отец и сын, вышли в открытую степь, что была тогда всегда приветлива к нему. Багряно-красное зарево заката было красиво, что, казалось, от лучей огромно красного шара и травы озарились в красный цвет.

– Завтра мы поедем с тобой в земли племени унгират. Так мы с твоей матерью решили. Я часто с ней советуюсь.

– Зачем?

– Искать тебе невесту в этом племени.

Казалось, не будет предела расширенным глазам его от удивления неожиданного, но понимал он, понимал в свои девять лет.

– А где она, эта земля племени унгират? – спросил он первым делом тогда.

– Там, – показал отец рукой туда, где и могла найтись для него невеста.

– А что тогда там? – показывал он в свою очередь на закат, на уходящий диск.

– Там земли найманов, кэрэитов.

– А там? – указал он на север.

– Баргуджин-Тукум.

– А там? – рука непроизвольно указала не строго на восток, а на юго-восток.

– Там земля наших врагов, земля империи Цзинь. Них говорили тогда, что они казнили нашего предка Амбагай-хана, приколотив руки к деревянному ослу.

– Про них.

– Мы должны им отомстить по закону степей. Так положено. Все так говорят, что месть превыше всего.