Рассмотрим людей. Это германцы. У всех сальные, спутанные волосы, особенно у женщин. Они словно прекратили заботиться о себе. Полуголые, грязные. Остатки жалких одежд порваны или истлели. После многих дней пути никто и не помышляет о стирке. Перед нами — лишь живой товар. И потом — запах. Он, пожалуй, поражает больше всего: телеги источают зловоние. Никто не только не моется вот уже много дней, но и не выходит… по нужде, которая справляется здесь же, «на борту».
Наши глаза стараются, естественно, поймать взгляды рабов, но это удается нечасто. Все развернуты спиной к решеткам, словно решив закрыться от мира. Кто-то стоит на ногах, другие сидят. Никто не разговаривает. Они вперили взоры в землю, смятые судьбой, которая в одночасье превратила их из свободных мужчин и женщин в вещи. И теперь их ждет жизнь, полная мучений. До самой смерти. Может быть, скорой. А как бы вы себя чувствовали?
Особенно впечатляет детское молчание. Подойдем к самой маленькой из повозок. Тут никто не плачет и не протестует. У них также закончились слезы. Один малыш скорчился в углу без движения. Поза неподвижного тельца, лишенного всякой помощи, воплощает собой всю антигуманность рабства. Острое страдание столь очевидно, что пронзает сердце. Вот, пожалуй, самая жуткая сцена, виденная нами в этом путешествии. Отчаяние ребенка, обреченного на рабство, бесконечно. Словно угас свет будущего — не только для него, но и для всего человечества.
Мужчины, женщины и дети, которые молча едут навстречу своей печальной участи. Нельзя не думать об иных эшелонах, которые почти две тысячи лет спустя, в тех же самых землях, по рельсам совершат обратный путь, груженные обреченными на истребление людьми.
Одна девочка смотрит на нас. Лицо обрамлено прутьями решетки. Взгляд ее невозможно понять: в нем нет мольбы, злобы или печали. Она просто смотрит на нас, и все. Таков взгляд тех, кто перегорел и чье сердце опустошено. В свои годы она могла бы играть с другими детьми, а вместо этого окончит дни, услаждая ночами греческого лавочника, или, что хуже, в борделе на далматском побережье.
К нам приближается охранник и теснит прочь, свирепо сверкая глазами. Мы вынуждены остановиться. Но ангельское лицо, удаляясь, продолжает смотреть на нас.
Работорговец
К подобному зрелищу нам невозможно привыкнуть. Неужели ни один римлянин не возмутился торговлей людьми?
На самом деле римляне ненавидят любого работорговца
У мужчины маленькие беспощадные глазки, длинный нос, тонкие губы. Торчащий живот говорит о хорошем питании, а множество колец свидетельствуют о его обширной торговой деятельности. Он и вправду ни на секунду не останавливается. Постоянно бывает на границах, куда доставляют «груз» его германские «поставщики», захватывающие людей из соседних племен и привозящие их ему на продажу. В других случаях он следует за легионами во время полицейских пограничных операций или в момент набегов. Его повозки наполнены не только пленными воинами, но и женщинами и детьми, похищенными во время военных рейдов по деревням за пределами границ. Когда же нет крупных военных операций, существуют другие источники пополнения рабского товара: он посылает своих приспешников в города подбирать детей, покинутых родителями. В любом городском центре имеется место, куда их подбрасывают по ночам или ранним утром, — храм, колонна, угол улицы или свалка. Почему детей бросают? Потому что родители не хотят или не могут воспитывать их. Из-за бедности или многочисленности семейства. Рожденные проститутками тоже становятся подкидышами… Кроме того, есть дети, отвергнутые «благочестивыми» семьями, когда есть подозрение, что они стали плодом измены или просто оказались нежеланного пола…
Сломать младенцу руку или сделать хромым — довольно распространенное дело, потому что они чаще востребованы теми, кто нуждается в малолетних рабах, просящих милостыню.
И римских граждан могут похитить. Речь идет о свободных гражданах, пропадающих внезапно, например в деловых поездках. Ими также пополняют невольничий рынок… Эту сторону дела мы сможем рассмотреть в течение нашего путешествия в другой точке Римской империи.
Прибытие в Италию