Империя. Роман об имперском Риме

То была правда, но не вся. Конечно, Титу становилось не по себе при мысли о последствиях, которые могли возникнуть из-за обмана императорского доверия, но он также испытывал искреннюю благодарность к Клавдию и даже восхищался им, несмотря на дядины недостатки. Как император, старик Клавдий разочаровал многих; он одобрил множество казней, причем судил зачастую плохо и, как говорили, легко шел на поводу у приближенных, особенно Мессалины и доверенного вольноотпущенника Нарцисса. Но в общем и целом большинство сходилось в том, что при всех своих немощах и несовершенствах Клавдий лучше жестокого Тиберия и безумного Калигулы. Тит, безусловно, тоже так думал; Клавдий многое сделал для него и его семьи и никогда не наносил им обид.

– Тебе следует беспокоиться лишь о последствиях моего разочарования, – заметила Мессалина. – Тебе о чем-нибудь говорит имя Гай Юлий Полибий?

– Ученый-книжник и друг императора, которого казнили за измену?

– Такова официальная версия. На самом деле Полибий стоял точно на том же месте, где стоишь ты, и отказался выполнить мои желания. В дальнейшем я пожаловалась мужу на его непристойное поведение и потребовала наказания.

– Но разве Полибий не защищался, не заявил о своей невиновности?

– Когда приходится выбирать между верой мне и кому-либо другому – включая и тебя, Тит Пинарий, – дорогой супруг всегда принимает мою сторону. Если настаиваешь, давай проверим, но неужели ты желаешь разделить участь Актеона? Подумай, насколько приятнее лежать рядом и потягивать вино.

– Вино очень славное, – заверил Мнестер, приглашающе воздев чашу.

Тит, раздираемый сомнениями, продолжал колебаться.

Мнестер рассмеялся:

– Понимаю твою дилемму, друг. Я сам пытался ей противиться, но без толку. Как и у тебя, поначалу страх оскорбить Клавдия перевесил тягу к Лициске, какой бы желанной она ни казалась. Она подкупала, угрожала, шла на любые ухищрения, соблазняя меня. Но я все-таки отказался. И вот спустя какое-то время Клавдий призвал меня для беседы с глазу на глаз. Он сообщил, что жена пожаловалась, будто я, дескать, отказался для нее играть, и сильно огорчилась. Он недвусмысленно приказал мне исполнять все, чего она потребует. «Все?» – спросил я. «Да, все!» И теперь я нахожусь здесь по воле моего императора.

– Но Клавдий не знал, о чем шла речь! Он бы такого не одобрил!

– Неужели? Большинство мужей позволяют себе развлечься на стороне, а некоторые достаточно умны, чтобы и женам предоставлять свободу, особенно если супруга намного моложе, ненасытна и уже произвела на свет здорового наследника.

Маленькому Британнику почти семь, подумал Тит. Сейчас в Мессалине не было ничего материнского.

– Ты хочешь сказать, что Клавдий не возразил бы, присоединись я к вам? Я не могу представить, что он пошел бы на это, если бы я попросил.

– Отказал бы, если просить в лоб и распутничать у него под носом, не позволяя сохранить достоинство. Так не делается. Все происходит иначе: кивни, подмигни, насладись тайком – неужели не понятно? Главное – угодить Мессалине. Разве ты не хочешь ее порадовать, Тит? – Мнестер придвинулся к Мессалине и, запустив руку под прозрачное платье, сдавил ей грудь, так что сосок натянул ткань. Мессалина издала вздох. – Она очень отзывчива, – проворковал грек. – У меня ни разу не было такой женщины. Ты правда не пожалеешь, Тит, если присоединишься к нам.

У Тита не осталось сил сопротивляться. Любовники в постели были молоды, красивы и не признавали никаких запретов. Обязанность едва ли будет обременительной, если Тит сумеет не думать о возможных ужасных последствиях. Он вдруг пришел в крайнее возбуждение. Может быть, все дело в привкусе опасности, которая воспламеняет даже сильнее Мессалины?

– Что ж, если выбора действительно нет… – пробормотал Тит, делая шаг вперед. – И если Клавдий не возражает, – добавил он, ни на секунду не поверив в собственную ложь.

Вскоре он уже оказался не в вертикальном, а горизонтальном положении между двумя телами. Ложе было крепким, подушки – мягкими. Мессалина и Мнестер поочередно наполнили чашу и поднесли к губам Тита. Затем разули его, освободили от трабеи, развязали набедренную повязку. Теплые руки принялись гладить тело. Кто-то целовал его – он не понимал кто, но губы были мягкими и податливыми, а язык жадным: Мессалина. Мнестер трудился ртом в другом месте. Мессалина отстранилась, чтобы Тит мог посмотреть.

– Разве он не прекрасен? – прошептала она. – Я люблю и ненавижу его за одно и то же: он краше меня!

Она извлекла откуда-то тонкий кожаный хлыст с рукоятью из слоновой кости. Со щелчком, от которого Тит подскочил, Мессалина на удивление сильно хлестнула Мнестера по широким плечам. Тот застонал, но своего занятия не бросил. Если на то пошло, он даже начал действовать усерднее, повергая Тита в сладостные корчи.