Империя. Роман об имперском Риме

Адриан пренебрежительно усмехнулся:

– Трения с христианами ничтожны по сравнению с иудейскими волнениями. Кое-кто из моих советников сводит тех и других воедино, но подобное отношение невежественно и устарело; огромное количество христиан не является и никогда не было иудеями. Они похожи лишь в том, что безбожие отгораживает их от соседей, но христиане, в отличие от иудеев, кажутся вполне кроткими; фактически смирение составляет часть их учения. Пока их мало и они покорны, я почитаю за лучшую политику Траяна: «Не спрашивай – не скажут».

– Но что она означает на деле? – уточнил Марк, который никогда толком не понимал этой максимы.

– Римские магистраты предпримут действия против христиан лишь в случае официальной жалобы на них. Нет жалоб – нет действий.

– Тогда выходит, что все зависит от окружения, – заметил Марк.

– Если христиане упорствуют в своем извращении, пусть живут и умирают по выбору благочестивого законопослушного большинства. – Адриан поставил глиняный макет, который рассматривал, и поднял бровь. – Разве один из твоих родичей не был христианином?

– Вряд ли, – рассмеялся Марк. Он отвечал вполне искренне: ему никогда не рассказывали о двоюродном деде-христианине.

– О нет, я совершенно уверен, что был, – возразил Адриан, который досконально изучил имперское досье на Марка, решая судьбу Аполлодора. – Да и не христианский ли символ тот талисман, который ты постоянно носишь? Я полагал, что он перешел к тебе от родственника-христианина, а ты ходишь с ним по причинам скорее сентиментальным, нежели религиозным, поскольку сам явно не принадлежишь культу.

– Христианский символ? Мой фасинум? Конечно же нет! – Марк дотронулся до амулета. – Ведь отец передал мне семейную реликвию в твоем и Траяна присутствии. Фасинум существовал задолго до того, как появились христиане.

– Успокойся, Пигмалион! Возможно, я заблуждаюсь насчет амулета, но тем не менее уверяю тебя, что брат твоего деда и правда исповедовал христианство. Сейчас мне не вспомнить имя, но я доподлинно знаю, что после Большого пожара Нерон его казнил. Тогда следование культу считалось постыдным, – наверное, поэтому ты ничего и не слышал. В семьях принято замалчивать позор, и дети узнают о нем последними, если узнают вообще. Если не веришь мне, спроси при встрече у своего друга Светония. Он не мог не прочесть о Пинарии-христианине, когда проводил свои изыскания.

– При всем уважении, Цезарь, Светоний мне не друг, – возразил Марк, расстроенный и огорошенный неожиданными откровениями.

– Вот как? Разве он не послал тебе экземпляр жизнеописаний императоров с дарственной надписью?

Могло ли что-либо укрыться от Адриана при такой огромной сети имперских шпионов?

Марк откашлялся:

– Да, Светоний прислал книгу, но я его не просил и, клянусь, так и не заглянул в нее.

– Неужели? Прочти обязательно. Неплохая работа. Довольно непристойная, но я думаю, что большинство читателей как раз и привлекают скабрезные подробности, ради которых они продолжают чтение. Ага, вот наконец и твой сын.

Они обернулись на шум, донесшийся из вестибула. Первым, с видом чуть пристыженным в ожидании выволочки за опоздание, вошел Аминтас. Не успел он заговорить, как в студию проскользнула Аполлодора, одетая в лучшую столу. Она не простила Адриану смерти отца, но никогда не выказывала гнева в его присутствии. За матерью следовал Луций, который в свои одиннадцать выглядел очень крупным и почти сравнялся ростом с отцом. Он унаследовал от Марка зеленые глаза и свет лые волосы, однако сложением походил на деда, Аполлодора.

Марк, радуясь, что неприятные откровения императора о родственнике-христианине прерваны, приступил к церемонии. Он подошел к статуе и сдернул холстину.

Адриан словно впервые увидел скульптуру. Он долго смотрел на нее, затем потянулся потрогать. Марк увидел на лице императора то же благоговение, что и при давнем первом созерцании изваяния Меланкома.

– Ты уловил, Пинарий, – прошептал Адриан. – Совершил невозможное. Теперь надо повторить.

– Повторить, Цезарь?

– Нужно изготовить другие скульптуры. Каждую сделай чуть отличной, дабы запечатлеть разные аспекты божественности Антиноя, но пусть все будут столь же близкими к жизни, как эта. Они послужат образцами для прочих мастеров, которые размножат статуи по всей империи. Готов, Пинарий?

– Ничто не доставит мне большего удовольствия, Цезарь, – ответил Марк дрогнувшим голосом. Его наполнила радостью перспектива посвятить талант и время умножению прекрасных образов, которыми он выражал преданность богу из снов, как Адриан выражал любовь.

– Хорошо, что здесь твой сын, – сказал Адриан. – В знак благодарности я хочу предложить молодому Луцию нечто весьма заманчивое. Недавно, составляя гороскопы, я открыл любопытный факт: твой сын родился в тот же день, что и один из моих протеже, Марк Вер. Поскольку мальчики абсолютные, вплоть до минуты, ровесники, я предлагаю представить твоего Луция юному Вериссимусу…

– Вериссимусу, Цезарь?