Империя серебра

Хасар поморщился. Он уже больше не мог носить доспехи, чересчур прилегающие к больным местам. Каждую ночь эти наросты, казалось, все взбухают под кожей, как гроздь винограда. Про те из них, что под мышкой, он уж и не говорил. К ним лучше и не притрагиваться, чтобы не завыть волком. Хотя мысль о кромсающем плоть ноже была еще невыносимей. «И дело здесь не в трусости», — внушал он себе. Просто со временем это все должно или пройти, или окончательно доконать, третьего не дано.

— Прискорбно, прискорбно мне было услышать о Хачиуне, — сказал Темугэ.

Хасар прикрыл глаза, превозмогая боль.

— Стар брат уже был для похода, — признался он. — Я ему это говорил. Ну да он уперся, ни в какую. Как бог, говорит, положит… Ох, как я по нему тоскую!

Темугэ с пытливым интересом на него посмотрел:

— Ты не христианином, часом, заделался на старости лет?

Хасар с грустинкой улыбнулся:

— Для меня уже поздненько. Просто слушаю иногда их россказни. И знаешь, что я обнаружил? Шибко уж много они пригрожают. То за то, то за это — сразу в ад. А рай у них, по рассказам, какой-то скучный. Пресный. Я как-то спросил одного из монахов, есть ли в раю лошади, а он знаешь мне что ответил? Их, говорит, тебе там самому не захочется. Нет, ты представляешь? Мне там что, на их ангелах верхом ездить, что ли?

Темугэ видел, что брат говорит, чтобы как-то приглушить свою тоску по Хачиуну. Он еще раз вгляделся в свое сердце на предмет какого-нибудь сочувствия, и опять обнаружил там лишь пустоту. Это настораживало.

— Я тут как раз думал о том урочище в холмах, где мы все прятались, — поделился Темугэ.

Хасар покачал головой:

— Трудные то были времена. Но мы выжили и всё преодолели. — Он оглядел город за рыжими космами огня, скрывающими тело хана. — Если б не наша семья, этого дворца не было бы и в помине. — Старый воин вздохнул. — Странно и вспоминать: ведь были времена, когда не было ни державы, ни нашего единого народа. Для жизненного срока одного человека это, должно быть, многовато. Все-таки видали мы, брат, и славные дни, несмотря на наши расхождения.

Темугэ предпочел отвернуться, чтобы не ворошить не вполне безоблачное прошлое. В пору своей молодости он несколько лет был завзятым сторонником того, кто принес родне великую боль и чье имя в державе больше не упоминалось. В те годы Хасар был ему чуть ли не врагом, но теперь это все схлынуло, позабылось.

— Тебе бы надо все это записать, — неожиданно сказал Хасар, кивнув в сторону погребального костра. — Как ты сделал про Тэмуджина. Вот так взять все и изложить, для памяти.

— Сделаю, брат, — сказал Темугэ. Он снова поглядел на Хасара и отчетливо, без прикрас увидел, какой у него вид. — Ты выглядишь больным, брат. Я бы на твоем месте их вырезал.

— Да? — хмыкнул Хасар. — А ты-то что в этом смыслишь?

— Я знаю, что лекари могут усыпить тебя черным зельем, и ты не будешь чувствовать боли.

— Я боли не боюсь, — сердито отмахнулся Хасар. Но при этом в его взгляде сквозило любопытство, и он даже повел здоровым плечом: — Может, так и поступлю. А то бывают дни, когда у меня правая рука вообще не шевелится.

— Если Чагатай нагрянет сюда, в Каракорум, она тебе понадобится, — усмехнулся Темугэ.

Хасар кивнул, потирая левое плечо.

— Вот кого я хотел бы видеть со сломанной шеей, — мечтательно проговорил он. — А ведь я присутствовал при том, как Тулуй расставался с жизнью. И что мы за это получили? Всего несколько жалких лет. Если мне доведется увидеть, как Чагатай с победным видом въезжает в эти ворота, то лучше бы мне до этого умереть во сне.

— Он будет здесь раньше, чем Гуюк и Субэдэй, — кисло заметил Темугэ. — Это единственное, что нам известно наверняка.

Он тоже не пылал любовью к этому выпестованному братом невеже. Уж при ком, а при Чагатае библиотек здесь не будет, равно как духа учености и благовоспитанных книгочеев на улицах. Такому город спалить — сущий пустяк, только бы лишний раз себя проявить. В этом отношении Чагатай был сыном своего отца. Темугэ зябко поежился, внушая себе, что это от ветра. Пора бы всерьез задуматься над тем, как до приезда Чагатая вывезти наиболее ценные свитки и книги, пока не будет уверенности, что они в безопасности и к ним проявляется должное почтение. Сама мысль о Чагатае бросала в пот. Нет, второго Чингисхана мир не потянет. Он едва оправился от первого.

Половецкий хан Котян переправлялся через Дунай на небольшом ялике, на веслах которого сидел угрюмого вида лодочник. Ялик несся, едва касаясь темной воды. От пронзительной сырости холодного сумрака половец плотнее кутался в плащ и все думал, думал. Похоже, от судьбы и впрямь не уйдешь. Требовать у Котяна людей король имел все основания. Венгрия дала ему прибежище, и хан какое-то время думал, что и вправду спас свой народ. Когда горы остались позади, он посмел надеяться, что монгольские тумены так далеко на запад не пойдут. Прежде они этого действительно не делали. И вдруг Золотая Орда с ревом перекатывается через Карпаты, а от мирного пристанища не остается камня на камне…