Империя серебра

Стремена чуть было не спасли обидчика. Еще мгновение одна нога у него держалась, но вот он сорвался и пал в клубах пыли прямо под копыта прущей следом кавалькады, а его жеребец с отрывистым ржанием взвился на дыбы, чуть не выбив при этом из седла еще одного наездника, сердито гикнувшего. Бату не оборачивался. Хорошо бы, если бы гаденыша насмерть… Смех и подначивание, кстати, мгновенно прекратились.

В скачку за награду — лошадей-двухлеток — вышли пятеро урянхайских всадников. И хотя они были из разных туменов, но все равно держались скопом. Каким-то образом Бату свел их воедино своим вызовом, своей надменной неприязнью. Вел их Сеттан — рослый и гибкий, с мягкими слезящимися на ветру глазами и нетерпеливо бьющимся за спиной хвостом из волос. Минуя западные ворота Каракорума в четвертый раз, он переглянулся со своими друзьями. Оставалось еще с полсотни гадзаров. Кони храпели, роняя с губ пену, темные шкуры лоснились от пота. Бату с Цаном рванулись вперед, беря на опережение.

Видно было, как урянхайские наездники взволнованно оглядываются. Бату, настигая соперников, лицом выражал каменную невозмутимость. Вот они уже ближе, еще ближе. А позади передней группы длинным хвостом вытянулись остальные тридцать наездников, теперь уже явно отстающих.

Возвращаясь на стрельбище, где его уже нетерпеливо дожидались судьи и многочисленные зрители, Хасар все еще улыбался. Укоризненные взгляды ему нипочем: будучи братом Чингисхана и одним из основателей государства, он плевать хотел на то, раздражает ли его задержка присутствующую здесь знать. Нет ему дела и до того, насколько промедление портит размах устроенного Темугэ зрелища.

Десятка Джэбэ во втором круге уже отстрелялась, и сделала это очень даже неплохо, а потому их начальник расслабился: теперь можно и покрасоваться перед толпой. Хасар попробовал уязвить его взглядом, но у Джэбэ это могло вызвать лишь улыбку. Хасар одернул себя, понимая, что подобный настрой может передаться всей его девятке лучников. Среди мэргэнов слабаков и мазил не бывает. Здесь на стрельбище все достойные люди, и ни один из них не сомневается, что при удачном раскладе его ждет победа. А элемент везения или невезения есть всегда: то ветер в момент выстрела не так дунет, то мышцу вдруг сведет, хотя основное испытание — это, конечно, нервы. Сам Хасар видел это множество раз. Воины, бестрепетно встречавшие лавину визжащих хорезмцев, вдруг начинали ощущать неизъяснимую тревогу, идя на молчащий строй. Волнение буквально снедало их, не давая вздохнуть: грудь словно разбухала, закупоривая горло.

Памятуя о том, что часть секрета кроется в преодолении испуга, Хасар сделал несколько долгих медленных вдохов, совершенно не обращая внимания на толпу и давая своим людям собраться с силами и успокоиться. От этого сорок мишеней на стене как будто чуточку выросли в размере (обман зрения, явление уже знакомое). Хасар оглядел своих стрелков: напряжены, но спокойны.

— Помните, ребята, — напутствовал он, кивая на мишени, — каждая из них — прекрасная девственница, которая только и мечтает, чтобы ей вонзили…

Кто-то из стрелков сдержанно рассмеялся, катая голову по плечам, чтобы снять последнее напряжение, способное смазать выстрел.

Хасар про себя ухмыльнулся. Усталый ли, старый ли, но потягаться с Джэбэ ему еще вполне по силам, он это чувствовал.

— Готов, — сказал он судьям, глядя туда, где на высоком шесте возле стены трепетал стяг.

Ветер окреп до стойкого задувания с северо-востока. Пришлось слегка скорректировать позу. Сто шагов. Выстрелы, которые он делал уже тысячи раз — да что там, сотни тысяч. Еще один длинный, степенный вздох.

— Начали, — сухо бросил судья.

Хасар возложил на тетиву первую стрелу и по дуге послал ее в ряд щитков, которые сам обозначил как свои мишени. Дождавшись, когда судья отметит попадание, он обернулся и, приподняв бровь, посмотрел на Джэбэ. Тот лишь рассмеялся этой заносчивости и отвернулся.

Подобно бусинам на нитке, растянулась линия потных лошадей, топочущих вокруг стен Каракорума. Общая ее длина составляла почти три гадзара. Впереди по-прежнему скакали трое урянхайцев во главе с Сеттаном, которых уже хвост в хвост настигали двое коренастых молодцов, — и чем ближе к конечной линии заезда, тем сильнее сокращался зазор. Бату с Цаном до них было уже рукой подать. А сзади с безнадежным отставанием тянулись остальные. Судьба первенства решалась внутри этой пятерки: лошади неслись, тяжко всхрапывая, брызжа слизью из ноздрей и пенным потом. Сверху на стенах теснились зрители: в основном воины, а еще тысячи цзиньских мастеровых. Для них этот день тоже стал праздником: как-никак, завершились два года непосильного труда, а под одеждой позвякивают связки монет.