Империя страха

Когда сумерки растаяли, Майкл включил свет рядом с кроватью. Взял книгу по истории второй мировой войны, которую начал читать неделю назад, но быстро отложил ее. Интерес к книге пробудили торжества по поводу очередной годовщины окончания войны, однако энтузиазм быстро исчез. В книге было много политических комментариев и мало описания наиболее драматических моментов конфликта. Не хотелось читать о тонкостях дипломатии; хотелось описания крупнейших городов Европы и Африки, опустошенных бомбардировщиками, обрушившими на них огонь и отравляющий газ.

Подняв книгу опять, прочитал там страницу, но абзацы только напоминали, почему он прекратил чтение.

Со вздохом бросил книгу на столик рядом.

Послышался стук в дверь, он автоматически подвинул ноги, как бы желая убрать их с кровати и встать. Но резкая боль напомнила об анахронизме таких рефлексов, неподходящих для его нынешнего состояния. Он пригласил войти.

Несколько разочаровавшись, увидел входящего в комнату отца. Не потому, что не хотел видеть его — как раз наоборот, но его задело, что отец ждал ответа на стук. Эта вежливость показалась Майклу символом удаленности, так быстро увеличившейся между ними с тех пор, как старший Саузерн стал бессмертным, за два года до аварии.

Томас Саузерн, высокий мужчина, всегда сильный и красивый, теперь стал еще красивее — с черными и гладкими волосами, бледной и блестящей кожей, хотя часть его прежней силы, казалось, испарялась из него сейчас, когда ему не требовалось хранить свою молодость упражнениями и испытаниями.

Майкл знал, что раньше был похож на отца — выглядел обычным человеком, как отец, но осколки разбитого ветрового стеклаобезобразили лицо, хромая нога изменила походку.

Отец принес открытую бутылку вина и два стакана.

Он показал их, приподняв:

— Хороший кларет. Я привез его из Европы, думал, что тебе, может быть, захочется выпить его со мной вместе.

— Мне не хочется, — сказал Майкл и быстро добавил: — Хотя один стакан не повредит; это мило с твоей стороны.

Томас поставил стаканы на столик рядом, отодвинул книгу, взглянув на название, и осторожно налил вино. Затем принес кресло из угла комнаты, сел.

— Как ты себя чувствуешь?

— Думаю, что лучше. Точно, было хуже.

— С анальгетиками есть проблемы?

— Я к ним не привыкаю, если ты спрашиваешь об этом. Но боль остается, иногда очень сильная.

— Возможно, рано ходить так много. Не следует перенапрягаться.

— Дело не в ходьбе. Я могу терпеть боль, когда иду. Вот когда сижу или ложусь, боль сводит меня с ума. Но все о’кей. O'КЕЙ.

Наступила пауза. Томас Саузерн задумчиво кивал.

Его карие глаза, которые были раньше голубыми, встретили взгляд сына.

— Я говорил с Чедвиком по телефону, — сказал он. — Он мне сказал, что полностью объяснил положение и ты понял, но я думал, остался ли ты вежливым. Ему трудно излагать мысли на простом английском. Ты проследил, что он сказал об изменившемся гене контроля?

— Не совсем, — ответил Майкл. — Но это ведь неважно? Понимание терминов не дает объяснения — слова сами по себе не обладают волшебной силой. Факт это то, что я умираю, и до своей смерти буду болеть и переносить боль. Пониманием я не изменю этого.

— Я не знаю, может быть, и сможешь. Понимание — это вид силы, источник смелости. Если ты спасешься, в этом поможет лучшее понимание. Мы с каждым годом узнаем больше. Мы начинаем понимать, как действуют блуждающие цитогены, если мы это поймем, то сможем разработать новые биотехнологии. Понимание МОЖЕТ менять, Майкл, или открывать путь к изменениям. Возможно, это произойдет нескоро, но ты еще молод и у тебя будет лучший медицинский уход. Мы еще можем сделать тебя бессмертным, и боль не будет напрасной.

— Тебе легко не думать о боли, — сказал Майкл. — Я же ощущаю ее постоянно.

— Это несправедливо, Майкл.

Майкл отхлебнул вина, вдруг готовый расплакаться и сердясь на себя за это.

— О нет, — заявил он с горечью. — Ты, конечно, пони маешь. Ты помнишь, что значит быть молодым. Тебе еще нет трехсот лет, холодных, как камень. Кто не чувствует боли, тот не чувствует сожаления — не так ли говорят? Ты еще не такой? НЕТ ЕЩЕ. Пока что ты можешь представить, что я чувствую.

Томас отпил из стакана.

— Это не так, Майкл. Бессмертные не становятся бесчувственными, если не воспитывают в себе грубость. Эта пословица — еще одна бабушкина сказка, как и остальное. Но дело ведь не в этом? Я знаю, что тебя ранили, и не раз, но важно то, что тебя не покидает надежда. Сдаться — это доказать, что все страхи сбудутся. Я не говорю, что случившееся с тобой — не ужасно, потому что так оно и есть. Это еще хуже, так как в нашем мире каждый хочет стать бессмертным. Ты должен вспомнить, что во многих частях света один из двоих умирает до бессмертия и двое из трех бессмертных умирают в результате насилия, не достигая семидесяти лет, обещанных Библией даже обычным людям. Будь доволен, что живешь сегодня, а не двести лет назад, когда нужно было пережить две мировые войны и не было ни малейшей надежды на твое излечение. Я знаю, как тяжело, Майкл, но…

— Ты НЕ ЗНАЕШЬ! — Майкл пытался сдержать слезы.