Империя ученых (Гибель древней империи. 2-е испр. изд.)

Хань Фэй-цзы начал с того, что обещал правителям полную и безусловную власть над миром. Ирония его весьма стройных и последовательных рассуждений заключается в том, что ценой достижения абсолютной власти в конце концов оказывается способность отказаться едва ли не от всех радостей, которые власть может принести человеку. Лишенный желаний и привязанностей, ни для кого не доступный и не ищущий людского поклонения «разумный государь» у Хань Фэй-цзы слишком напоминает аскета, отрекшегося от всех мирских удовольствий. А нужна ли аскету власть?

В любом случае главной темой учения Хань Фэй-цзы остается преемственность актуального и типического. Теоретик законничества рассуждает с натуралистических и прагматических позиций: для него человеческая природа сводится к простейшим нуждам и желаниям людей, к их повседневным заботам и радостям, к инстинкту приобретения и страху перед силой. В глазах Хань Фэй-цзы человека характеризует прежде всего привязанность к физическому существованию и его удовольствиям.

Это сведение духовного к материальному, устранение дистанции между символическим и актуальным аспектами человеческого бытия – характерная черта тиранического режима, наглядно проявлявшаяся в характере и умственном складе самих тиранов. В полной мере свойственна она и объединителю Древнего Китая, первому императору первой китайской империи Цинь Шихуанди, панически боявшемуся за свою жизнь и страстно желавшему физического бессмертия. Отчасти мы можем судить о ней и по глиняным фигурам воинов из гвардии императора, обнаруженным в гробнице Цинь Шихуанди. Лица этих скульптур выделаны очень тщательно и обладают, несомненно, портретным сходством с их прототипами, но это изображения обитателей мира мертвых. Поэтому нас уже не должно удивлять то, что прочие части тела лепились по общему стандарту и являют собой безличный тип. Вот так натуральное и типологически-функциональное сводились воедино даже в каждой отдельной скульптуре.

Крушение законничества

Законники прекрасно понимали значение кодификации и тематизации общественной практики как средства укрепления власти. Однако серьезная ограниченность их теории заключалась в абсолютизации власти как таковой: правитель у законников совершенно лишен прямой связи с обществом и, следовательно, никогда не оказывается перед необходимостью рассмотреть альтернативы действия и сделать реальный выбор. В результате система управления замыкается в себе и все больше пытается воздействовать на общественную жизнь, на этот упрямый «человеческий фактор» посредством физического насилия. Прием, вообще говоря, запретный для власти, ибо открытое насилие и тем более террор как раз самым быстрым и бесповоротным образом дискредитируют и подрывают власть.

Между тем насилие составляет самое существо авторитарной политики как претворение личного в безлично-всеобщее. Это превращение не может быть предъявлено мысли и стать объектом критического рассмотрения. Абсолютная власть находит свое завершение в повседневности – анонимной стихии народного быта. В этой стихии в конце концов растворяется и организованная власть. Но покуда авторитарный режим сохраняет свою идентичность, его главными врагами оказываются интеллектуалы, которые вводят в жизнь критическую рефлексию и тем самым лишают власть ее мистической ауры. Недаром Хань Фэй-цзы требовал беспощадно расправиться со своими же собратьями по цеху философов, клеймя их «паразитами» общества и бедствием для государства. Впрочем, в противостоянии тиранов и философов неправы могут быть обе стороны. Задача мысли состоит в критике не власти как таковой, – ибо власть неуничтожима, как сама жизнь, – а в ее идеологическом оформлении.

В политических рецептах законников, конечно, нет ни грамма любви к человеку. Но в них нет и настоящей справедливости, ведь законы устанавливаются по желанию правителя и должны исполняться всеми, как бы ни были они жестоки или даже нелепы. (Законники разными способами старались воспитать у жителей своих царств готовность выполнять любое, даже самое нелепое распоряжение властей.) В этих рецептах, наконец, нет даже настоящей заботы о народе.

Уместно напомнить, что кумир законников Лао-цзы умел ценить безыскусные радости простых людей. С добродушной иронией он отмечает, что людям свойственно желание вкусно поесть, покрасоваться в новом наряде, повеселиться в праздник. Можно сказать, что Лао-цзы – этот, по преданию, молчаливый и угрюмый отшельник – первым в Китае открыл повседневность и опознал в ней эстетическое качество. А смог он это сделать потому, что открыл в жизненном опыте некую внутреннюю, духовную глубину – неизъяснимую дистанцию между символическим и актуальным в существовании.