Империя Вечности

А что же было потом? Вроде бы мост через Сену? Левобережный лабиринт, и за ним — Латинский квартал? И… неужели — та скверная улочка Юшетт? Позднее все воспоминания будут указывать на это, однако Наполеон так и не сможет восстановить подробностей. Казалось, они с «красным человеком» попросту нырнули в сумеречную путаницу трущоб поблизости от Лувра, где взгляд Бонапарта не различал ни одной знакомой детали. Они как во сне скользили по мостовым среди сугробов и конского навоза, кренящихся ветхих строений и бешено качающихся фонарей; ведьмоподобные дамы и их кавалеры, похожие на пиратов, с громким хохотом торопились мимо и не оглядывались. И все это время где-то в вышине одинокий слепой скрипач наигрывал «Турецкий марш», точь-в-точь как тот мальчишка на мачте злополучного «Ориента»…

В унылой гостинице их встретила суровая консьержка, распекавшая должника-постояльца, но и она без звука пропустила странных ночных гостей. Они двинулись вверх по винтовой лестнице. Во всем здании не было ни единой прочной ступеньки, ни единой двери, которая крепко держалась бы на своих петлях, и ни единой пары половиц, что не грозили бы разверзнуться под ногами. Казалось, гостиница так же искала скорой гибели, как и любой, кто входил туда. Воспоминание ужалило Наполеона, будто злая пчела.

— Гостиница «Кадран блё», — прошептал он. — Не может быть.

В ответ его спутник лишь молча распахнул дверь и жестом велел пройти в унылый номер, где с памятных Бонапарту времен совершенно ничего не переменилось: монашеская койка, пара плетеных стульев у непрочного стола, пожелтевшие от табачного дыма стены и кособокая полка, на которой теснились Гёте, поэмы Оссиана, Вольтер, арабские истории…

— Я жил здесь, — еле слышно пробормотал Наполеон. — Некоторое время назад…

Те самые черные дни его молодости пролегли в промежутке между Тулонской битвой и Жозефиной. Тогда он уже обрел положение, но не богатство. Бродил по улицам Парижа без цели и без любви. Силился проникнуть в роскошные салоны, только чтобы сбежать оттуда, преисполнившись отвращения к излишествам и пустоте. Тогда он впервые повстречался с Деноном, впервые услышал о чертоге.

— Не правда ли, отрезвляющий вид? — подал голос «красный человек».

— Ужасный, — прошептал Наполеон, изумленный силой нахлынувшей на него тоски.

«Красный человек» поставил фонарь на скрипучую полку.

— Вина? — предложил он, указывая на знакомую бутылку дешевого «шамбертена».

— Нет, не надо. — Бонапарт побледнел. — Пожалуйста… — Он умоляюще посмотрел на своего проводника. — Зачем это все? Каких воспоминаний вы от меня ждете?

«Красный человек» кивком указал на окно.

— Может быть, подойдете и сами посмотрите?

Однако Наполеон слишком часто сверлил глазами убогую улочку, воображая себе стремительный прыжок, мгновенное решение всех проблем — и более никаких долгов, обязательств, изматывающих грез…

Он помотал головой:

— С тех пор прошла целая вечность.

— Семь лет, кажется?

— Девять. Почти декада. Того человека давно уже нет в живых.

— Нет в живых? И что же с ним такое стряслось?

— Он был наивен… Невежество завело его в преисподнюю.

— Невежество? А может быть, идеалы?

— Какая разница? — Наполеон, дрожа, опустился на стул. — Он, то есть я, выстроил мост через бездну. И я не собираюсь обратно.

— Этот мост возвели не вы, — возразил мистик, — а сам Сатана.

Будущий император взглянул на багровую фигуру, которая странным образом высилась над ним, невзирая на скромный рост.

— Так вы — Сатана?

— Полагаете? — промолвил «красный человек», и Бонапарт вздрогнул и отвел взгляд.

— Не понимаю, чего вы добиваетесь, — начал он. — Хотите стащить меня в пропасть?

— Хочу отвести вас от ее края. И ото всех ненадежных мостов.

— Но это же вы тогда, в Великой пирамиде, объявили, что я сделаюсь правителем Франции… правителем всей Европы.

— Я поведал тайны чертога, а он изъясняется лишь образами, знаками…

— Это правда. И я воплотил их в жизнь. В чем же дело? В чем я провинился?

«Красный человек» и ухом не повел в ответ на его излияния.

— Вы еще спрашиваете, тогда как через несколько часов собираетесь короноваться в соборе Нотр-Дам?

— Ах, эта коронация? Всего-то? — презрительно отозвался Наполеон. — Представление для народа. Думаете, мне самому приятно?

— Императору предстоит еще множество неприятных спектаклей или я не прав?

— По-моему, власть вынуждает нас говорить языком черни.

— Значит ли это, что в обществе свиней необходимо валяться в грязи?

Сбитый с толку его саркастическим тоном, Бонапарт потянулся за оловянной кружкой и забарабанил пальцами по неровному краю.

— Так и есть. Нельзя отрицать: толпа неумна, недисциплинированна и усмирить ее очень даже непросто. С массами следует говорить языком впечатлений. Символов. Это единственное, что им доступно.

— Нельзя отрицать и другое: такой подход порождает деспотов.

— Ну нет, — покачал головой Наполеон. — В конечном счете всех великих вождей называли деспотами. Но я никогда не стану таким. Мне точно известно, где следует остановиться.

Мистик не отвечал.