Империя Вечности

— Что касается лекарств, тут я практически ничего не могу посоветовать. Лучшее лечение — постельный режим, усиленное питание, свежий воздух и постоянный присмотр. Между прочим, вы ведь не склонны сильно возбуждаться?

Шотландец покачал головой.

— Иными словами, ничто не заставит вашу кровь кипеть в жилах?

— Ничто.

Ринд засмотрелся на резвых ласточек за окном.

— Если понадобится, кто-нибудь из родных сумеет обеспечить вам достойный уход?

Глядя на птиц, молодой человек вспоминал пронизывающий ветер, грохочущие ставни на окнах, треск огня в очаге, долгие прогулки в горах…

— Юноша? — Доктор прищурился. — Я спросил, сумеет ли кто-нибудь из родных о вас позаботиться?

— Мой отец, — спохватился Ринд. — Ну конечно же, он присмотрит.

Он говорил убежденно, с уверенной улыбкой. А в голове между тем крутилось одно и то же: «Отец ничего не должен знать. Отец ничего не должен знать».

Закрытый экипаж с задернутыми шторами мчал по Трафальгарской площади. На взгляд Ринда, мистер Гамильтон еще никогда так не походил на владельца похоронного бюро, как сейчас. Отглаженный фрак цвета воронова крыла, цветок на сияющем лацкане, подозрительно напоминающий лаванду. Мало того, Гамильтон неизменно посматривал на шотландца как на новоиспеченного покойника, а как-то раз дошел до того, что принялся отряхивать его плечи и брезгливо поправлять воротник его черной суконной куртки.

— Надеюсь, теперь я выгляжу представительно? — осведомился Ринд.

— Более или менее. — Гамильтон откинулся на мягкую спинку сиденья. — А я, в свою очередь, надеюсь, что вы никому не проговорились о нынешней маленькой экспедиции.

— Даже если бы захотел, кому бы я мог проболтаться?

— Но вы не обмолвились ни намеком? Ни одной живой душе?

— Никому ни слова.

Гамильтон сжал резную шакалью голову, которая украшала его трость.

— В таком случае прошу вас и впредь не распространяться о подобных вещах. Не следует разглашать подробности предстоящей встречи. Даже ваш любимый отец не должен ничего знать.

Ринд покорно кивнул — и сам удивился, с какой это стати он сделался столь почтительным. Неужто все дело в едва обретенных привилегиях, касающихся музея?

— Скажите-ка, молодой человек, вы — патриот?

— Я шотландец.

— Потрудитесь растолковать разницу.

Ринд почувствовал, что не расположен к объяснениям.

— Ну… конечно же, патриот.

— Значит, вы не рассчитываете на финансовую выгоду?

— Говорю же вам… я шотландец.

Однако мистеру Гамильтону, казалось, было не до шуток.

— По-моему, во время нашей беседы в музее вы упоминали, что не ждете никакой платы?

— Нет, не жду. Это правда. Полагаю, я по природе слишком осторожен; не верю, что из мелкого колодца можно начерпать воды на целую деревню.

Собеседник хмыкнул.

— Как бы то ни было, я, разумеется, не имею права обещать золотые горы, но все же могу предположить, что вы получите за свои труды сполна. А в будущем вас ожидает еще более солидное вознаграждение. Если вы, конечно, понимаете, о чем речь.

Но Ринд понимал очень мало. Это была уже третья таинственная экспедиция с мистером Гамильтоном менее чем за неделю; между тем загадок и странностей не убавлялось.

В первый раз, после роскошного завтрака в великолепных покоях почтенного джентльмена, Ринд и Гамильтон отправились прогуляться по городу. Гамильтон поминутно указывал на здания, знакомые ему по службе в министерстве иностранных дел, — кабинеты, в которых доводилось работать под покровом полной секретности; дома, где плелись хитроумные интриги; резиденции, за которыми он следил «в интересах национальной безопасности». Оживившись от воспоминаний о прошлом и так разогнавшись по улице (в его-то годы), что юный шотландец не удивился бы, заметив над его цилиндром клубы белого дыма, Гамильтон подозрительно долго расписывал своему спутнику, какое это счастье — служить столь высокой цели.

— Я побывал во многих уголках света, но могу вам сказать откровенно: нигде я не испытал такого удовольствия, как прямо здесь, в Лондоне, преследуя добычу среди тумана. — Он сделал широкий жест концом трости. — Знаете, куда я только не проникал. Да куда угодно. Мне были знакомы все закоулки и двери города. Мороз, непроглядная тьма — ничто меня не смущало. Фонарщики и трубочисты стали моими друзьями. Лондонский смог — союзником. Вот когда чувствуешь себя по-настоящему живым.

Поначалу Ринд с удовольствием слушал, как ему казалось, ностальгические рассказы старика, но уже тремя днями позже, во время второй вылазки, стало ясно: в действительности молодого человека пытаются завербовать, хотя и неясно, с какой целью.

На этот раз мужчины отправились — и развили при этом столь большую скорость, что шотландец начал опасаться, как бы ему вновь не закашляться кровью, — на безупречно чистые мостовые в окрестностях Йорк-стрит. Гамильтон осторожно заглянул за угол, словно боясь налететь на свирепую сторожевую собаку.

— Отсюда уже видно, — шепнул он. — Правда, еле-еле.

Ринд послушно высунул голову из-за кирпичной стены: перед ним стояла запряженная коляска.

— А что я должен?..