Империя Вечности

Однако поток торопливо набросанных писем, посылаемых изо всех уголков страны, постепенно мелел, превращаясь в жалкий ручеек лаконичных донесений, перетянутых нитью из рукава, а потом и вовсе иссяк. Молчание злило Наполеона еще сильнее, чем невозможность хотя бы на шаг продвинуться вперед. Много раз он был почти готов лично отправиться в Верхний Египет и разыскать пропавшего художника, удерживаясь только из страха разминуться с ним по дороге или, что еще ужаснее, утратить власть над Каиром в свое отсутствие. Это последнее соображение по крайней мере отвлекало от беспокойных ожиданий: вражеские силы собирались на севере с намерением взять город приступом — и главнокомандующий пылко ухватился за эту возможность. Вскоре он вел свои дивизии, чтобы устроить неприятелю упредительную кровавую баню.

На обратной дороге после одной из таких достопамятных схваток — разгрома турок в районе египетской бухты Абикур двадцать пятого июля тысяча семьсот девяносто девятого года — Наполеон получил великое известие: Денон возвратился в Каир и привез очень важные новости. Правда, до города оставалось несколько дней пути; к тому времени Бонапарт уже так наслаждался предвкушением, что сознательно оттягивал встречу.

В любом случае, оставалось выполнить некоторые другие обязательства: очередной триумфальный парад, где выставлялись напоказ пленники и прочие военные трофеи; созванное наспех собрание, на котором Наполеон укорял шейхов уже за предположение, будто бы он способен проиграть битву, — а тем паче за пожелание этого; потом еще нужно было как следует потомиться в горячей ванне, постричься, сытно поужинать и нанести «визит вежливости» своей возлюбленной. Уже с наступлением сумерек, при отблесках разноцветных фонарей, зажженных вокруг дворца, Бонапарт решил, что готов к большим откровениям. Он вызвал к себе Вивана Денона и устроился в ожидании на пышных расшитых подушках, потягивая вино из кубка, наслаждаясь приятной усталостью во всем теле.

— Боже мой! — воскликнул он, когда художник наконец появился. — Что это с вами?

— Переменился? — спросил тот после объятий. — А сами-то вы давно смотрелись в зеркало? Почернели, как настоящий мавр! И что с вашей прической?

Наполеон провел рукой по сильно укоротившимся локонам.

— Не правда ли, я стал похож на Цезаря? — Он рассмеялся. — Но где же ваше тело? Куда вы его подевали?

Денон пренебрежительно отмахнулся.

— Львиная доля плоти ушла в обильный пот. Кое-что растаяло от страха. И пожалуй, очень многое было утрачено при составлении вот этих заметок. — Тут он достал раздутую папку. — Здесь вы найдете все до единого чудеса, с которыми я повстречался за время экспедиции.

Наполеон принял папку, как истинное сокровище, но не смог заставить себя прикоснуться к ее завязкам — только полюбовался обложкой из верблюжьей кожи и бросил на подушки, над которыми сразу поднялось ароматное облачко.

— Похоже, вы изрядно потрудились.

— Я работал девять месяцев.

— Девять месяцев, надо же. А кажется, будто целую вечность.

Художник пожал плечами.

— Я слышал, что и султан аль-Кабир тоже не сидел без меня сложа руки.

— Да ладно! — Наполеон собирался и сам разыграть безразличие, но любопытство все-таки одержало верх: — А что? Что вы слышали, старая перечница?

Денон опустился на мягкий диван.

— С чего бы начать? Поездка к Суэцкому перешейку…

— Я уверен, мы прокопаем там огромный канал.

— Путешествие на гору Синай…

— Кстати, вы в курсе? Меня принимала делегация киновитов.[36] Мне предложили подписать декларацию о покровительстве подобно Али[37] и Саладину![38]

— Еще говорят, вы чуть не погибли в Красном море, волны уже смыкались у вас над головой…

Наполеон усмехнулся.

— Ну вот! Теперь у французского духовенства появился отличный повод для злорадства!

Денон покосился на ультрамариновое небо за окном.

— Кроме того, я знаю о вашей поездке на Святую землю.

— Да, я спал в Назарете и стоял на том самом месте, где Гавриил посетил Деву Марию!

— Похоже, этих благочестивых поступков для вас оказалось недостаточно.

— Само собой, — кивнул Бонапарт, удивленный тоном художника. — Куда же сейчас без военных мерзостей.

— Мне говорили, — продолжал Денон, — что в Яффе было особенно мерзко.

Наполеон не любил вспоминать о неприятном эпизоде, в ходе которого тысячи турецких военнопленных были расстреляны, забиты прикладами или же изрублены на куски, но и не собирался стыдиться случившегося.

— Весьма сожалею, — произнес он, — однако нужно быть самоубийцей, чтобы связываться с людьми подобного сорта. Думаете, я зря просиживал штаны в военном училище, оканчивал Парижскую военную школу?

Снаружи донесся грохот: пиротехники вовсю готовились к празднику пророка. Денон откашлялся.

— По моим сведениям, и в Каире тоже не обошлось без военных мерзостей.

— Всего лишь очередное восстание; я его быстро усмирил.

— Отрубив немало горячих голов, если верить молве.

— Ну разумеется. — Наполеон сощурил глаза. — Да что такое, старина? Может, вы перегрелись на солнце?

— С чего вы взяли?

— Кажется, я слышу неодобрение? Какая муха вас там укусила? Откуда этот менторский тон?