Империум

– Да, недаром его отца называли вероотступником, еретиком, чернокнижником и колдуном.

– Самозванцы на Руси не новость… И ведь надобно заметить, что «Дмитриев Ивановичей» было больше всего.

Кто-то напомнил, что в начале 1613 года Марина Мнишек, бывшая последовательно женой всех Лжедмитриев, заявила о правах своего сына на Земском соборе, но претензии эти были отвергнуты.

– «…А Литовского и Свийского короля и их детей, за их многие неправды, и иных никоторых людей на московское государство не обирать, и Маринки с сыном не хотеть», – важно процитировал постановление Собора боярин Александр Пышков, который был известен как великий ценитель искусства рыбной ловли и знаток истории.

– А что случилось опосля? – заинтересовалась причастная к власти молодежь.

– На Русь пришел порядок, – ответствовал Пышков. – Атамана Ивана Заруцкого, который увез Марину с сыном из Коломны в низовья Волги, где провозгласил ее царицею, взяли в плен и казнили. Марину заключили в темницу, а ее сына от Лжедмитрия I, прозванного Ивашкой Воренком, повесили подле Серпуховских ворот…

– Ну и о чем тогда речь держим? Казнили, похоронили, наследников нет – и концы в архив.

– Э, нет! Шибко ладно только сказка сказывается, а дело-то может много загогулин иметь.

– Ну и что там еще в подкладке?

– Изрядно темная история, бог весть кем сочиненная или проплаченная…

И Пышков, воспользовавшись паузой, – государю подали какой-то свиток на аглицком языке, и Алексей Михайлович его внимательно читал, – вполголоса поведал о том, как по Руси и сопредельным землям поползли слухи, что вместо «царевича» казнили случайного мальчугана, а самого Ивана шляхтич Белинский тайно вывез в Польшу, где через некоторое время представил ребенка королю Сигизмунду и вельможам сейма как сына Дмитрия и внука Ивана Грозного. И сейм назначил опекуном мальчика магната Сапегу, выделив на содержание Ивана шесть тысяч золотых ежегодно.

– Да неужто царь Михаил так вот и терпел, что поляки супостата растят?

– Нет, когда до государя дошел слух, что в Польше скрывается человек, которого называют московским царевичем и у него-де на спине есть особый знак, пятно в виде царского герба, и вдобавок он неуязвим, то в Польшу был послан запрос с требованием выдать или казнить самозванца.

– И дерзнули не выдать?

– Почему же, выдали. Силу русского оружия на себе испытывать паны не так уж и стремились при всей своей гордыне…

Когда заседание боярской Думы закончилось, государь подозвал к себе дознавателя Владимира и повелел проследить за несколькими боярами и их родственниками.

– Ибо слишком много у них имений за пределами отеческой земли, – отметил царь. – Пусть твои сыскари поработают, как следует!

3. Немногим более полувека назад…

Сын Лжедмитрия был в Польше взят под стражу и отправлен в Москву вместе с великим королевским послом Гавриилом Стемпковским. У посла было при себе личное письмо польского короля, который просил русского государя не карать несчастного – ибо тот, на самом деле, сын мелкого шляхтича Лубы, с давних пор подвержен душевной болезни и за действия свои отвечать никак не может…

Но тут заболел и скончался царь Михаил Федорович, так и не успев решить судьбу очередного самозванца. На престол вступил Алексей Михайлович, который в июле 1645 года принял Стемпковского и на его речь ответствовал:

– Хотим с королем вашим быть в крепкой братской дружбе, и в любви, и в соединении!

И повелел отпустить больного разумом «шляхетского сына» в Польшу.

Посол Стемпковский поклялся от имени короля и сейма, что теперь за Лубой-«Лжеиоанном» будут строго надзирать:

– Он к Московскому государству причитанья никогда иметь не будет и царским именем называться не станет; жить будет в большой крепости, – возгласил дипломат. – Из Польши ни в какие государства его не отпустят, а кто вздумает его именем поднять смуту, того казнят смертию.

Потом был пышный торжественный пир, на котором присутствовали и знатнейшие бояре, и ясновельможный посол со своей свитой. Не было, конечно, помилованного самозванца, ибо слишком много чести для такой ничтожной персоны. Впрочем, без внимания он не остался. Когда за шумом пиршества и треньканьем гуслей известного сказителя было уже не разобрать осторожных шагов за дверями и голоса соседа по столу, боярин Ромодановский – еще не нынешний глава Приказа тайных дел, а отец его – будто невзначай откинулся поудобнее на спинку расписного кресла и проговорил, обращаясь к одному из своих ближних людей:

– И вправду… отпустить надо.

– Нынче же и исполнено будет, – с усмешкой отозвался верный человек. – Исцелим болезного.

– Нынче так нынче, – кивнул Ромодановский. – Не гоняться же за ним потом опять по всей Речи Посполитой…

Стемпковский уехал в Варшаву без помилованного пленника, который внезапно захворал, скончался и был похоронен в безымянной могиле. Никто особо не расстроился, включая и самого посла… Ему же было велено получить официальное царское помилование для Лубы, а не вернуть того в целости и сохранности…