Имперские истории

Анри разделял образ мысли тех генералов, что оставляли города наступающему врагу, и искренне ненавидел тех, что взывали к ложному патриотизму и заставляли изможденных голодом горожан стоять на крепостных стенах до победного конца, защищать руины своих домов до последнего камня.

«А вообще, что такое патриотизм? Стремление, чтобы твоему народу жилось лучше, или желание доказать свою преданность правящему двору? Зачем превращать каждую войну в бойню до последнего солдата, и кому нужно втягивать в конфликт между королевскими династиями мирных обывателей? – часто задавал себе вопросы Анри и, к собственному удивлению, каждый раздавал на них один и тот же ответ. С годами жизненная позиция ворчуна не менялась, все новые и новые порции приобретаемого жизненного опыта не могли поколебать прежних устоев. – Это выгодно королю, изо всех сил цепляющемуся руками, ногами и зубами за выскальзывающий из-под его холеного царственного зада трон; его вассалам, но только не крестьянам и не мастеровому люду, которым совершенно безразлично, казне какого государства они будут платить налоги».

Фламер вспомнил о Картунесе, легендарном городе, которому посчастливилось находиться на границе сразу четырех королевств. За последнее десятилетие власть в нем менялась более семнадцати раз. Над крышей ратуши гордо развевались то бертокские, то кольберские, то наполисские и виверийские флаги, а однажды жители даже объявили его вольным городом. Кто бы ни управлял Картунесом, а образ жизни горожан, гостеприимно открывающих ворота перед очередным захватчиком, нисколько не менялся.

«Может быть, именно в этом и заключается настоящий патриотизм: заботиться о себе и о близких своих, великодушно позволяя сильным мира сего рвать друг дружке зубами глотки? Если волки перегрызутся, то стадо останется целым».

– Не растягиваться, бездельники, плотнее, плотнее строй! – Сонберс умел расшевелить уставших и превратить самые отвратные картины запустения и разрухи в сказочные рисунки по сравнению с видом его раскрасневшейся от натуги физиономии. – Эй, там, впереди, остановиться немедленно! Тут кое-кто забыл, что такое дистанция!

Брань командира сопровождалась тычками, нелестными отзывами о родителях вылезших из строя солдат и, конечно же, весьма убедительными обещаниями посадить всех на воду с сухарями. У Фламера разболелась голова, он уже успел отвыкнуть от армейских порядков и крикливых командиров, слишком часто прибегающих к кнуту, но забывающих хоть иногда выдавать воспитуемым пряники.

– Вы трое, на разведку, обыщите этот чертов лес, далеко не забредайте, грибов все равно уже нет! А вы, милые мои, – Сонберс отвернулся от троих поскакавших к лесу солдат и удостоил остальной отряд удовольствия лицезреть его хищно оскалившуюся рожу с выпученными глазами, – поясочки пока поправьте, оружие проверьте и о лени своей несусветной поразмыслите, коли жить хотите!

Буйство командира имело причины. Солдаты засыпали в седлах, отряд растянулся по дороге, как страдающая сколиозом сороконожка, постоянно забывающая подтаскивать задние ноги. Пока ехали полем, в этом не было ничего опасного, открытые пространства со всех сторон защищали отряд от внезапного нападения, но впереди был лес: большой коричнево-желтый массив с точечными вкраплениями еще не успевших завянуть и пожелтеть листьев. Возможно, там прятался враг, отряд повстанцев, ожидающий, пока по дороге пройдет имперский обоз. То, что на охранниках не было имперской формы, совершенно ничего не меняло. Мятежники безжалостно уничтожали всех, кто не был на их стороне. К тому же в огромном лесу могли скрываться шайки разбойников и мародеров, не радеющих за независимость родной Мурьесы, но зато охотно обирающих тех, кто попался у них на пути. Шансы, что посланный Сонберсом конный дозор обнаружит засаду, были почти равны нулю, но это «почти» порой сильно играет на руку жертве.

– Значит, так, ребята, вы наконец-то проснулись, в чувство пришли, теперь и о деле поговорить можно. – Сонберс остановил коня и жестом приказал солдатам повернуться к нему лицом.

Командир больше не галопировал от головы колонны к хвосту, не размахивал хлыстом, не бранился и не корчил грозных рож. Его гнев был напускным, однако оказался очень эффективным средством по приведению в чувство засонь.