– Ну, заболеет он. Допустим, спину сломает. Или что поинтереснее. Головкой, к примеру, тронется…
– Спина отпадает. Не хватало еще, чтоб на меня убийство легата повесили. А головкой – это как?
– Восток, Генка, дело тонкое! – со вкусом произнес Коршунов. – Вот, например, один известный мне антиохийский фармацевт египетского происхождения торгует неким снадобьем, увеличивающим мужскую силу.
– Хочешь, чтобы новый легат затрахался до смерти?
– Не так оптимистично, – усмехнулся Алексей. – Но по сути – близко. Снадобьем этим ни в коем случае нельзя злоупотреблять, поскольку имеется ряд побочных эффектов, как то: ослабление памяти, нарушение логического мышления, сонливость и прочие негативы, которые тем глубже, чем больше доза. Египтянин мой уверял, что одна-две дозы не принесут вреда, но что-то мне подсказывает, что наш легат на этом не остановится. Молодой, горячий…
– Слушай, молодой-горячий, а твой фармацевт может голову забальзамировать? – внезапно сменил тему Черепанов.
– Наверное… Он же – из Египта. Помнишь, как там фараонов обрабатывали? На тысячелетия…
– Мне так долго не нужно, – очень серьезно ответил Черепанов. – Скажем, на полгодика…
– А что за голова? – поинтересовался Алексей.
– Сатрапа персидского.
– Ну ты даешь, Генка! И она еще не протухла за два месяца?
– Я ее в меду держу. Но хотелось бы нормально, хм, обработать. Хочу ее, понимаешь, императору нашему юному подарить. И его мамаше. Пусть сами решают, что дальше с ней делать. Может – в личный музей вместо моего триумфального бюста. А может – начальнику вернуть, Ардаширу то есть. С подобающими случаю извинениями.
– Ну ты маньяк! – восхитился Коршунов. – Лады. Пришлю тебе фармацевта. И насчет легата ты тоже подумай. На хрена нам еще один легат? Может, из него тоже чучело набить? В атрии поставишь – красота!
Коршунов увернулся от брошенной подушки, захохотал, крикнул:
– Не дрейфь, командир, прорвемся!
И выскочил из кабинета.
Черепанов поймал себя на том, что тоже улыбается. А ведь прав Лёха! Прорвемся. В первый раз, что ли…
– Отличная работа! – похвалил Черепанов. – Ну, просто как живой получился!
Александриец радостно заулыбался. Он действительно потрудился на славу. Даже глаза подрисовал. И бороду персидскую, холеную, колечками, хной подкрасил. И дырку от стрелы в щеке «заштукатурил» так, что и не заметно ничего. Черепанов достал из комода шлем, подлинный, сатрапов, и аккуратно водрузил на мертвую голову.
– Превосходно! И как долго всё это продержится?
– Если беречь от солнца и насекомых, то его могут увидеть даже ваши внуки, сиятельный!
– Так долго не требуется. Вот тебе за работу!
На стол лег золотой аурей, полновесный, адрианов.
Улыбка стекла с лица фармацевта-бальзамировщика.
Он взял монету, поклонился…
– Погоди! – остановил его Геннадий. – Я заплатил мало?
– Всё, что делает сиятельный, не может оспаривать ничтожный из его слуг… – пробормотал александриец. Вся Антиохия полнилась слухами о невероятной жестокости наместника. Он сам же их и распространял. «Чем больше тебя боятся, тем меньше тебя обманывают», – пояснил он когда-то Алексею.
– Я хочу знать, сколько стоит твоя работа! – жестко произнес Черепанов. – И не вздумай мне лгать!
– Как скажет сиятельный… Но один только индийский воск, который я использовал для фиксации кожи, обошелся мне в тридцать денариев за унцию…
– Прости, – уже более мягко произнес Черепанов. – Я не знал. Думаю, этого хватит. Он снял с пояса кошель и высыпал на стол горку золотых монет.
Александриец отделил от горки десять монет, остальное подвинул к Геннадию.
– Лишнего я не возьму, сиятельный!
– Полагаю, тебе приятно будет узнать, что твоя работа отправится в Рим к самому императору, – сказал Черепанов. – Хочешь, чтобы он узнал имя мастера?
Фармацевт-бальзамировщик покачал головой:
– Благодарю, сиятельный, но мне не нужна слава. В наше время Фортуна так переменчива… Но мне будет приятно, если ты скажешь великолепному легату Алексию, что моя работа тебе понравилась. Он оказал мне неоценимую услугу, и мне важно, чтобы он помнил: всё, что я могу сделать для него, будет сделано!
– Вот это – непременно, – пообещал Черепанов.
И выполнил обещание уже за обедом. А заодно поинтересовался:
– Что ты такое сделал для него, Лёха, что он так тебе предан?