Имперский маг. Оружие возмездия

Всего лишь минутная слабость (сказал бы сейчас Зельман). Скверные, как утреннее похмелье, последствия банальной (тьфу, слово-то какое мерзкое, отдающее не то анатомией, не то извращением), банальной влюблённости (и всё? И ты это всего лишь вот такименуешь?), влюблённости господина в рабыню. Древние египтяне когда-нибудь жалели своих рабов? А римляне?.. Ах, у нас же двадцатый век, цивилизация! Да? Меньше века, тончайшая плёнка отделяет наше время от русских помещиков с их крепостными и американских плантаторов с их неграми. Какой же Зурен марсианин? Самый обыкновенный надсмотрщик… Но разве кто-нибудь когда-нибудь прежде ставил перед собой сознательную цель уничтожить толпы рабов смертным голодом и непосильным трудом?

Параллельно этим мыслям в памяти самопроизвольно прокручивалась во всех подробностях та, последняя, ночь под белым прожектором, дофантазированная до несвершившегося завершения, — и в глазах заплясали радужные искры уже не от костра, от твердокаменного напряжения в корне, глупого и неуместного. Да, страна достойна своих героев, издевательски подумал Штернберг. Грязный, как чёрт, подраненный, небритый, голодный, с неизлечимым косоглазием и монументальной эрекцией — встречайте спасителя Третьей Империи.

Солдатику тоже хотелось есть, и он со смутной надеждой посматривал на Штернберга — так, словно тот способен был выпросить у глухих серых туч, едва видных из недр ельника, манну небесную вместо снега. Штернберг завозился, устраиваясь на куче лапника как можно неудобнее, чтобы до пришедшего в полную боеготовность орудия наконец дошло, что ничего ему не светит, и с раздражением покосился на почтительно пялившегося на него солдатика, который почти всерьёз подумал, что командир сию минуту достанет из своего волшебного чемодана свиную ногу и яблочный пирог.

— Что смотришь? — бросил Штернберг. — Ты же, пока я спал, шоколада натрескался, в кармане у тебя почти целая плитка лежала, так чего тебе ещё надо? У меня ничего нет, и материализовывать мыслеформы я не умею.

Машинально читая этого недотёпу, Штернберг и про недавнее укромное поедание шоколада прочёл без труда. Солдатик от его необдуманных слов ужасно расстроился, так ему сделалось за себя стыдно. К тому же его, бедолагу, запоздало осенило, что Штернберг наверняка сумел бы разломить этот несчастный шоколад на манер библейских хлебов. Штернбергу стало и смешно, и жалко этого охламона, и за себя совестно — хреновый из тебя, партайгеноссе, отец-командир получился, половину парней ты просто бездарно угробил (сука ты, хуже Ланге) и этого пацанёнка только зря изводишь (а вообще-то, как офицеры на фронтах умудряются воевать, командуя бестолковой оравой таких вот пимпфов?). Но ведь, если честно, молодец парень, хоть и нелепый, а держится. И дело уже не в ментальной корректировке: она, после поломки рунического амулета-привязи, не помешала бы солдату драпануть во все лопатки, особенно после того, как он узнал, что же над ним учинил так называемый командир, чернокнижник и нехристь… И в спину не пальнул. Сначала, конечно, напугался, набычился — а потом, что удивительно, простил, от души. Вот тебе и пимпф. Штернберг, набирая мальчишек для энергетического резерва, этого рядового Рихтера, помнится, занёс в список самым последним, потому как выбирать больше не из чего было. Хиловатым казался парень. Сплошной комок сомнений. Самокопание, дневничок… Хе, ты на себя-то посмотри: кривое отражение этого Рихтера.

— Ладно, извини, — выдал Штернберг прежде, чем успел сообразить, какие слова он, офицер, собирается сказануть рядовому. Солдатик, естественно, молча на него вытаращился. В уставе не написано, что полагается отвечать в таких случаях — «Извинение принято, оберштурмбанфюрер»?

— Садись сюда. — Штернберг подвинулся. Рихтер смущённо уселся рядом. Солдатика беспокоило какое-то недавнее происшествие, а сам он ничего не хотел говорить: думал, что это теперь всё равно неважно, раз им совсем скоро придётся погибнуть.

Штернберг поглядел на макушку парня, украшенную похожим на воронку вихром: аура над ней посерела от обречённости. По старой памяти о гимназической привычке пальцы просто чесались, и Штернберг с оттяжкой залепил щелбан прямо в вихор. Солдатик ойкнул.

— Фаталист доморощенный. Чтоб я такого нытья больше не слышал. Я сказал «вероятно», а вовсе не «обязательно». И вообще, если боишься, тебя никто не заставляет.

— Я не боюсь, — соврал солдатик.

— Ты что-то видел, пока я спал. Что-то странное. На что это было похоже?

Солдатик скованно молчал и думал о какой-то женщине, о титьках в вырезе платья и подобной чепухе. Нашёл время. Штернберг ещё раз придирчиво оглядел рунический барьер и оградительный круг. Всё вроде правильно. И никем не тронуто.

— Командир, разрешите вопрос… А тут призраки водятся? — смущённо спросил Рихтер.

Штернбергу снова стало смешно. К тому же он наконец прочёл, что парню всего лишь приснился растревоживший его сон.

— Вообще-то, я забыл тебя предупредить. Тут неподалёку пролегает их тропа, они по ней ходят на водопой.