Имперский маг. Оружие возмездия

— Клянусь, я буду молчать, — таков был ответ министра на многословное предупреждение Штернберга, спрятавшего в ножнах вежливости стальную угрозу. — Если понадобится, до гробовой доски.

И Штернберг, машинально читая мысли собеседника, понял — ему можно доверять.

Собственно говоря, Шпеер был архитектором. Только в государстве, которое возглавил недоучившийся художник, где военный лётчик взялся за переустройство экономики, а виноторговца назначили министром иностранных дел, архитектор мог стать министром вооружений. Однако, в отличие от многих партийных дилетантов, Шпеер со своими обязанностями справлялся. «Резвый халтурщик», — бросил как-то в его адрес Гиммлер (сам дилетант во всём, кроме земледелия и птицеводства). Так или иначе, именно Шпееру удалось добиться рекордных показателей в производстве оружия — несмотря на ужасающие воздушные налёты. Он трезво оценивал обстановку, быстро и хватко принимал нужные решения и притом игнорировал предвзятые мнения. Именно в таком соратнике Штернберг сейчас и нуждался.

Шпеер — спокойный, весьма располагающей наружности человек — был чужд фанфаронства партийных бонз и демонстративной элитарности СС. Своих постов он добился не лестью и подхалимством — исключительно благодаря редкостной работоспособности. Штернбергу пришлись по душе его сдержанные манеры, усталые глаза и истинно архитектурная чёткость и собранность мыслей. Гораздо меньше понравился тусклый огонёк одной маленькой, но упорно тлеющей страсти: Шпеер бредил Гитлером, больше всего на свете он хотел бы стать лучшим другом человеку, который вряд ли вообще был способен на дружеские чувства. Всё прочее было рационально и холодновато, как анфилада мраморных залов, выстроенных в стиле имперского неоклассицизма, без глубоких подвалов и тёмных углов: Шпеер явно был из тех, кто не обременяет себя грузом неприятных впечатлений — добропорядочный гражданин, он никогда не отправился бы добровольно смотреть на казнь, но невозмутимо прошёл бы мимо штабелей трупов.

Впрочем, Штернберг смутно ощущал, что от него самого веет не меньшим холодом. Он приехал в гостиницу для технических специалистов на Ванзее, только поднявшись с больничной койки, через десять дней после покушения Мёльдерса. Лишь две вещи на свете его сейчас по-настоящему волновали: воплощение проекта «Зонненштайн» и тихое убийство. И о том, и о другом он думал с ледяным ожесточением. План убийства он вынашивал с того дня, как узнал, что после стычки в Вайшенфельде Мёльдерс остался жив; трибунал СС приговорил чернокнижника к бессрочному заключению в секретный подземный концлагерь в Ванслебене-на-Зее. Того, что заклятый враг по-прежнему топчет землю и строит планы побега, Штернберг не собирался просто так оставлять. Мёльдерс на его месте этого точно не оставил бы.

Шпееру, определённо не страдавшему излишней впечатлительностью, было, тем не менее, не по себе от нового знания, с которым едва справлялось его воображение — обширное воображение, с лёгкостью выстраивавшее невиданного размаха проспекты, гигантские здания и сюрреалистические световые соборы для ночных шествий.

— Вы видели тот фильм, который рейхсфюрер привёз в ставку, — утвердительно произнёс Штернберг. — И тот, что был снят уже в «Волчьем логове».

— Да, — Шпеер скрестил руки на груди, с трудом удержавшись от того, чтобы (Штернберг почувствовал) нервно пригладить прореженные широкими залысинами волосы. — Признаться, я едва поверил в увиденное. Я и сейчас с трудом верю… но верю. Мне хочется верить. Теперь я понимаю, о каком чудо-оружии твердит пропаганда…

— Значит, «чудо-оружие», — с оттенком сарказма повторил Штернберг и достал из портфеля сложенный в несколько раз газетный листок. Это была передовица из «Фёлькишер беобахтер» от седьмого сентября. Номер вышел в свет тогда, когда Штернберг плутал в дебрях бреда на границах Тонкого мира под бессмысленной опекой не способных разглядеть астральные раны и потому ничего не понимавших врачей.

«Ни один выросший на немецкой земле колос не должен давать пищу врагу», — с пародийной патетикой принялся зачитывать Штернберг. — «Пусть все мосты будут разрушены и все дороги перегорожены — пусть враг везде и всюду ощущает на себе испепеляющую ненависть…» Как эти вдохновляющие строки соотносятся с тем, что в самом скором времени мы должны будем все силы бросить на технологический прорыв? Как можно создавать оружие победы при разрушенных коммуникациях? Разве не фюрер твердил, что мы вернём все захваченные врагом территории?..