Имперский маг. Оружие возмездия

— Ну, это вам так кажется… — Штернберг, чуть помедлив, мягко потянул дверь на себя. В утробе замка что-то пару раз натужно щёлкнуло, и створка отошла с тюремным скрежетом. На лице Эдельмана написалось изумление. Штернберг удовлетворённо усмехнулся. Хотя бы что-то. Правда, едва ли маленький фокус стоил затраченных на него сил. У Штернберга не было особых способностей к телекинезу, и то немногое, что ему удалось развить путём упорных тренировок, давалось с большим трудом. Он даже почувствовал слабость в ногах — и всё из-за пустого куража. Но зато Эдельман теперь смотрел на него несколько по-иному, с явной долей опасливого почтения.

Изнутри церковь казалась гораздо больше, чем снаружи. Серые колонны центрального нефа, составленные из каменных ростков разной толщины, тянулись к стрельчатым аркам и, истончаясь, взмывали выше, к бледным витражам и ребристым сводам. Пол был испещрён чёрно-белой геометрической мозаикой. Изредка под ногами льдисто похрустывали осколки цветных стёкол. Темнота дышала из боковых нефов запахом пыли и холодного камня.

— Пахнет склепом, — заметил Эдельман. — Здесь даже холоднее, чем на улице. Это не здание, а труп.

— Напротив, — не согласился Штернберг. — Пахнет вечностью. Это здание не мертво, оно спит. И оно нас слышит.

Они медленно пошли вперёд, оставляя в пыли отчётливые следы. Скрип офицерских сапог казался в тишине церкви кощунственным. Штернберг стащил с головы криво сидевшую фуражку, и Эдельман машинально сделал то же самое.

— У этого здания, — тихо заговорил Штернберг, — есть память, и такая, что человеку даже не вообразить. И у него есть душа. Чувствуете?

— Это всего лишь пыль. Я даже запаха ладана не слышу… — Эдельман осёкся и умолк, посмотрев на спутника. Штернберг шёл с закрытыми глазами, подставив лицо словно бы свету невидимого солнца. Он улыбался, и эта его улыбка не имела ничего общего с обычным уродливым оскалом.

— Какая здесь чистота. Нигде в городе не дышится так легко, как в храмах. И ни в каких других постройках не бывает так светло.

— Но здесь же мрак. — Эдельман с недоумением наблюдал за Штернбергом. А тот остановился, будто прислушиваясь к чему-то, и заметил:

— Здесь некогда был прекрасный хор.

— Зачем вы привели меня сюда, рейхсмагиер?

Штернберг не ответил. Они направились дальше. Вскоре остановились точно в средокрестии: впереди был алтарь, по бокам в обе стороны уходил в полумрак трансепт (почти все его окна уцелели, но были очень темны от пыли или копоти), а вверху светлел фонарь восьмиугольного купола. Штернберг задрал голову, разглядывая звездообразные рёбра, поддерживающие купол, Эдельман же посмотрел под ноги — по полу змеился вписанный в восьмиугольник лабиринт, выложенный чёрными и белыми плитами. В центре его, как заветная цель, лежала белая восьмиконечная звезда, составленная из двух крестов.

— Смотрите, настоящий лабиринт, — вырвалось у Эдельмана.

Штернберг поглядел вниз.

— Точно… Мне это напоминает мозаику собора в Амьене. Следуя на коленях по ходам подобного лабиринта, амьенские грешники приносили покаяние. Лабиринт там настолько сложен, что каялись они больше суток, к тому же на каждом повороте обязаны были прочесть «Отче наш».

Штернберг опустился на одно колено, снял перчатки и ладонью стёр пыль с середины изображённой на полу звезды.

— Быть может, вы тоже хотите покаяться? — тихо спросил Эдельман, глядя на его склонённую широкую спину и узкий высокий затылок.

— В чём? — рассеянно откликнулся Штернберг.

— Вы полагаете, не в чем? — Эдельман не сводил глаз с затылка: в золотистой путанице непозволительно отросших волос угадывался тёплый желобок на мальчишеской шее — до чего ладно в него уткнулся бы ствол пистолета… Эдельман облизнул губы и потянулся к кобуре.

— Вы отважитесь на убийство в храме? — не оборачиваясь, спросил Штернберг будничным тоном.

Эдельман вздрогнул и резко побледнел; рука его остановилась.

— Вот вы себя и выдали, — спокойно продолжал Штернберг, по-прежнему не оборачиваясь. — Невозможно убить человека, не подумав перед этим хотя бы мгновение, верно? Вот в чём ваш главный просчёт.

Эдельман с руганью рванул пистолет, но в тот миг, когда он вскидывал отяжелённую оружием руку, Штернберг успел обернуться, и нечто невидимое, но очень плотное с невероятной силой ударило Эдельмана снизу по запястью — грянул бесполезный уже выстрел — и только офицер успел осознать, что дуло «парабеллума» смотрит ему в глаза своим бездонным тёмным зрачком, как тишину навылет пробил второй выстрел, и «вальтер» с окровавленной рукояткой упал на пол, а Эдельман, сдавленно взвыв, склонился, прижимая к груди раненую руку. Эхо выстрелов панически заметалось между колоннами и разбилось о рёбра сводов. За спиною Штернберга, где-то в алтарной апсиде, стеклянной капелью осыпались обломки витража.

— Да чтоб вам, чёрт… Да будьте вы пр-рокляты… — сквозь зубы выдавил Эдельман. Полы его светло-серой шинели запятнали яркие капли крови.