Имперский рыцарь

Кабинет, куда меня поспешно втолкнул флигель, неожиданно не поразил меня размерами. Где-то метров тридцать квадратных всего, не больше. Высокие потолки. Люстра с хрустальными подвесками на пять масляных ламп. Два высоких окна. Скромно. А то обычно высокие начальники приближают площадь таких помещений к размерам футбольного поля. Это чтобы ты до него от двери еще долго шел, проникаясь его величием и осознавая собственное ничтожество перед небожителем. Здесь же было все по статусу обитателя весьма аскетично, в отличие от парадной анфилады, которую я видел в этом дворце в прошлый раз. Истинно рабочее помещение.

В простенке висит карта Реции с заштрихованными зеленым карандашом новыми землями на юге. Линии путей сообщений выделены. Какие-то флажки воткнуты. Непосвященный не поймет.

На полу большой ковер в зеленых тонах. Застекленные шкафы — на дверцах за стеклами шелковые зеленые шторки, так что содержимого не видно. Красивый сейф в углу у письменного стола, просто произведение искусства металлического литья. Несколько стульев вдоль стены и пара кресел перед большим письменным столом с двумя тумбами резного темного дерева и массивной столешницей, сработанной из цельной плиты полированного черного камня.

Сразу вспомнилось, как в одной из московских квартир, принадлежащей семье моей тогдашней временной подружки, видел я аналогичный стол, только круглый, на одной центральной ноге. Специальный стол для профессиональной игры в карты, чтобы не было возможности мухлевать. Прадедушка той моей пассии — «из бывших» — держал до революции фешенебельный игорный дом, и это было все, что от него осталось потомкам.

На столе, за которым сейчас восседал маркграф, стоял бронзовый чернильный прибор в виде средневековой крепости. Лампа под зеленым стеклянным абажуром. Телефон в корпусе из слоновой кости и позолоченной бронзы. Бумаги, разложенные в некотором беспорядке.

Рядом со столом на широкой, вышитой золотом ленте свисала ручка сигнального колокольчика для адъютанта.

Встав посередине ковра, я по-уставному отрапортовал:

— Ваша светлость, имею честь представиться по случаю вхождения в сословие имперских рыцарей. Прибыл на родину для прохождения лечебного отпуска. Техник-лейтенант имперского воздушного флота Савва Кобчик.

Маркграф кивком указал мне на одно из стоящих перед столом кресел на гнутых ножках и без ручек, какие любят показывать в фильмах про Остапа Бендера.

— Рад вас видеть, барон, в добром здравии, — нейтрально произнес его светлость, когда я уселся.

Вот как… барон… не «дорогой Савва» уже… и этот намек на «доброе здравие» при наличии «лечебного отпуска»… Непонятно все пока…

— О подвигах твоих наслышан. Трудно не услышать, когда о них весь мир судачит. Ты теперь мировая знаменитость. Привыкай, Кровавый Кобчик. Винеты, те, которые нам достались в наследство, тут в Риесте побуянить решили, но как только им намекнули, что вызовем к ним с фронта Кровавого Кобчика, — сразу тишина… Это уже слава. Выдержишь?

— Только если каждый встречный-поперечный не будет приставать, чтобы я с ним обязательно выпил, то выдержу. А так печенка отвалится, — улыбнулся я, пытаясь перевести разговор в шутку.

Но Ремидий игривого тона не принял.

— Я вот что тебя позвал. — Он положил передо мной кожаную папку.

Я открыл и увидел хорошо исполненные в черно-белом варианте эскизы памятной медали. На аверсе череп сжимал в зубах бебут. На реверсе надпись «Памяти „кровавой тризны“ по графу Битомару». И дата.

— Как тебе?

— Хорошо. Не хватает только одного слова под черепом: «Был», — что указало бы не только на память, но и на участие в тризне носителя.

— В этом что-то есть… справедливое, — заметил Ремидий.

— Из какого металла вы хотите чеканить такую медаль, ваша светлость?

— Думаю расщедриться на золото. Или считаешь, что будет чересчур? Не заслужили бойцы?

— Не в заслугах дело. Насколько я понимаю, ваша светлость, эта медаль после смерти награжденного останется на хранение в семье?

— Именно так. Только носить ее прямой потомок будет иметь право не на ленте в петлице, а на цепочке, на шее. Так чем тебя не устраивает золото?

— Тем, что у людей бывают плохие времена. И не все устоят в черный день перед соблазном употребить память о предке именно как золото.

— Мм-гы… — покачал головой Ремидий. — С такой стороны я этот вопрос не рассматривал даже.

— Просто вы никогда не голодали, ваша светлость. Поэтому и не смогли о таком подумать.

— Резонно, — согласился с моим мнением маркграф. — А из какого металла сделал бы такую медаль ты сам?

— Из черной бронзы, ваша светлость. На красной ленте.

— Символично. Быть по сему. — Ремидий забрал у меня папку с эскизами и протянул через стол другую.

Да, видно, что смерть сына сильно подкосила рецкого правителя. На скулах проявились сеточки мелких морщин. Лапки у глаз стали глубже. Мешки набухли под глазами. Но держится молодцом, бодро.