Мужицкая жизнь тяжелая, многого требующая, потому такое вот, странное, непонятное, в общую канву не укладывающееся, крепко запоминается. Бусинового среди простого люда знали, иной раз кто и приходил в храм Николая Чудотворца посмотреть на чудного. А в самой Сигаревке на юродивого особый указ был - никто, в том числе залетные, не имели права его обижать.
- На что же ты живешь?
- Добрые люди помогают, там подкормят, здесь приютят.
Меркулов вытащил пятиалтынный и протянул Бусинному. Тот заулыбался, как душевно недужный, схватил монету и стал кланяться.
- Спасибо господин, много камешков теперь куплю. Спасибо.
Лошадь пошла дальше, оставив позади радостного юродивого. А господин повернулся к орчуку.
- Давно я заметил одну странную вещь. Чем умнее человек, образованнее, тем он несчастнее. Странно, неправда ли? Но самые богатые и высокородные господа более удрученные, чем обычный мужик. У последнего какие радости? Денег найти хоть немного, чтобы положение свое облегчить. А жена добрая, дети, отца уважающие, друзья-соседи - все есть. Иного и не требуется. Но найди он случайно рубль, совершенно на него не рассчитывая, принесет домой или пропьет - уж и не важно - так каждый раз теперь ходить будет, искать в каждой бумажке замусоренной или еще где, расстраиваться. А ведь жил до того вполне неплохо.
- А чем же образованные люди голову свою недужат? - Спросил орчук.
- Это вопрос непростой, метафизический, - усмехнулся Меркулов, - если образованный до знаний голодный, то это даже неплохо. У него есть цель, неважно, плохая или хорошая, он к ней идет. Если же он скучающий, кончивший лицей или университет, но из богатых, то все, к чему не прикоснется, покрывается хандрой. Кажется ему, что любую вещь этот грамотей для себя открыл, все ему скучно.
- Не знаю, мне тяжело такое понять. Когда разбогатею, тогда и покумекаю, - усмехнулся орчук, но лишь на мгновение, точно испугался, - а если заскучаешь, чего делать надо?
- Радоваться мелочам, всякой пустяковине. Открывать для себя мир, который ты за несколько жизней открыть не сможешь. Жизнь, она человеку одна дается. И каков бы богат ты не был, перед смертью все равны, перед ней не откупишься.
- Да, жить надо уметь.
- Надо просто жить, - слишком серьезным тоном ответил Меркулов.
- И платить надо, господин, - повернулся извозчик, - жить и платить. Приехали.
Вылез Мих на мостовую, тут же вступив в нечто гадкое, выругался да вытер сапог о выступавший на дороге камень. Огляделся. Место уж совсем невзрачное: мостовая узкая, дома напротив высокие, от солнца дорогу закрывающие. И вокруг ни души, будто не живет тут никто. Хотя может статься, что сейчас ушли все на заработки или отсыпаются, оттого так пустынно.
- А какой из этих домов? - Задумчиво спросил Меркулов извозчика.
- Вон в ту арку, - указал ванька в темноту проема.
Какой-то глупый человек решил, что солнца в этом темном царстве и так вдоволь, потому проход за аркой сверху укрыл диким виноградом. Ягоды синие, мелкие, такие обычно кислыми бывают, но свою главную задачу вьюн выполнил - заполонил собою все пространство сверху, отчего ясным днем тут было темно, как поздним вечером.
Нахмурился орчук: в Сигаревке, да ступать в место, где и не различишь ничего - дурной тон. Тут баб с тюками днем, бывает, грабят, а уж про срезанные в ночи пальцы с перстнями он вовсе молчит. Единственная надежда на прыть Меркуловскую.
Господин же не волновался. Спокойно махнул орчуку и ступил в арку. Мих за ним последовал, только недолго. И шагов десять не прошел, как коснулась шеи холодная сталь и хриплый голос прошелестел над самым ухом.
- И куда такие красивые господа из полицмейстерства собрались?
Орчук надеялся, что сейчас кинется Витольд Львович да вмиг отбросит прочь его обидчика, но чуть подальше раздался другой голос, к слову, не менее мерзкий.
- Ага, мы сегодня крысам легавым не подаем!
- Спокойнее, спокойнее, я к господину Большову. По протекции Павла Мстиславовича Аристова.
То ли загадочное слово "протекция" свое дело сделало, то ли фамилия рыжего дворянина, но нож от горла убрался.
- Здесь ждите, - сказал третий, остававшийся еще дальше. - Доложить надо.
И ушел, судя по стуку каблуков. А они остались. Будто делать еще чего оставалось? Теперь только ждать.
- Я вас несколько другим представлял, Витольд Львович, - сказал Большов.
Понял Мих, что это явно не фамилия, скорее, прозвище. Пудов в нем не меньше восьми, ростом тоже Господь не обделил. Только заметно, что давно Большов не работал руками - тело оплыло, шеи не видно совсем, ладони мягкие, нежные. Облачен, опять же, странно: не в мундир, а свободного покроя одежду, нечто вроде халата. Стыдливую лысину, точно каторжник какой обритый, порой поглаживает да посматривает с хитрецой. Непрост, ох непрост.