Импортный свидетель (сборник)

На пути к своему кабинету профессор, перед которым из-за столика в проходном фойе почтительно встала молодая хорошенькая медицинская сестра, кивнул ей на одну из дверей. Она нажала на своем столике одну из кнопок, дверь широко раздвинулась…

Профессор провел Войтецкого в конец коридора, ввел его в свой кабинет, где в кресле перед столом, дымя сигаретой, их дожидался сухощавый мужчина в белом халате. Он неторопливо положил сигарету поперек пепельницы, встал, протянул руку Войтецкому, отрекомендовался:

— Рихард Швабе, ординатор Пятого отделения.

— А меня зовут Отто Альмединген. Прошу извинить, я сразу не представился вам! — любезно улыбаясь, произнес профессор.

— Господин профессор, — сказал остановившийся в дверях Мильнер, — я зайду к вам по вашему вызову, меня жпут, позвольте мне пока не принимать участия в вашей научной беседе…

Мильнер вышел, трое оставшихся расположились в креслах.

— Я много о вас слышал, гоподин Войтецкий, — сказал профессор, — и рад нашему предстоящему содружеству. Хотелось бы только сразу же определить наши позиции: вы сторонник преформации или эпигенеза? Наследственность или среда?

— Для меня это не альтернатива! — с готовностью ответил Войтецкий.

— Вот как! Я, значит, правильно понимаю: для вас проблема — природа или воспитание — снята! Значит, не «или», а «и»? То есть природа и воспитание?

— Да. Так. Я пришел к этому убеждению.

— Прекрасно, прекрасно, мой друг, позвольте сразу вас так называть, поскольку наши с вами точки зрения на эти вызывающие столько научных споров вопросы совпадают полностью. Я так и предполагал, господин Войтецкий.

— А как вы отнесетесь к тому, что на ген можно научиться воздействовать?

— В принципе вероятно, в очень отдаленном будущем. Да!.. Но до этого еще далеко.

— А если, — перебил Альмединген, — создать для науки условия, при которых станет возможным будущее приблизить? Не ваши ли работы, господин Войтецкий, в этом направлении способны при определенных, исключительно благоприятствующих вам условиях победить время? Нам представляется, дорогой друг, что некоторые намеки на такую мысль в ваших работах есть и что именно они создали вам столь заслуженную известность, привлекающую и нас своими перспективами.

Войтецкий смутился:

— Я задумывался об этом, конечно. Но ведь это пока только сфера научной фантазии!

— А если мы предоставим вам возможность прочесть, проштудировать, проанализировать черновые записи одной научной работы, в которой нам самим разобраться без вашей помощи трудно? Скажите, вы ведь знаете русский язык?

Войтецкий испугался:

— Я, я, господин профессор…

Альмединген, встряхнув своей львиной гривой, весело усмехнулся:

— Не надо… Не надо, господин Войтецкий! Забудьте о том, что вам когда-либо и где-либо что-нибудь может грозить! Нам все известно о вас. Для нас вы т о л ь к о блестящий ученый, и только вас мы могли найти для великой научной работы, которая вам предстоит, в которой вы, по глубокому нашему убеждению, можете стать победителем!.. А мы… и я в том числе, будем послушными вам учениками… Вы же прекрасно говорите по-русски! Но нам мало знания русского языка. Дело в том, что только вы можете разобраться в тех мыслях, какие в данном случае на русском языке весьма обрывочно изложены… Одну минуту!

Альмединген взял телефонную трубку, набрал две цифры:

— Герр Мильнер, могу я вас пригласить к нам?.. Одну?.. Нет. Пожалуйста, обе… Д-да, именно. Пока достаточно… Прошу вас!

Воцарилось молчание. Худощавый ординатор Рихард Швабе, склонив голову набок, красным карандашом вырисовывал на сигаретной коробочке чертиков.

Мильнер вошел, без слов положил на столик перед Войтецким пластиковую желтую папку и, пододвинув себе стул, грузно усевшись рядом с Войтецким, налил коньяку в подставленную ординатором рюмку.

— Прочтите нам, пожалуйста, это вслух! — с улыбкой попросил Альмединген.

Войтецкий понял, что ему деться некуда. Помедлил. Вздохнул и стал читать.

— «..А затем вскрыл всю сложность связей между ними и определил, насколько это позволяли еще совсем недавние возможности нашей и мировой науки — динамические, энергетические, химические, пространственные и прочие границы жизни. В понятие биосферы укладывается вся совокупность…»

— Хорошо, благодарю вас, господин Войтецкий! Полный перевод этого хаотического черновика у нас есть, но начало, как и конец рукописи, не сохранилось… Как вы думаете, с чьей фамилии начинается эта страница: «надский»? И может быть, вам знаком этот почерк?

— Почерк? Откуда мне может быть знаком почерк?.. Не знаю. А фамилия?.. Позвольте, я прочту для себя дальше.

— Пожалуйста…

Войтецкий, насколько ему позволяло охватившее его волнение, внимательно прочел всю страницу, посмотрел еще две-три, открыл и пробежал глазами последнюю, также оборванную на полуслове…

— Я думаю, первое слово первой страницы «…надский» — это окончание фамилии «Вернадский», крупнейший русский ученый. А время, когда он, судя по уровню тогдашних знаний, мог высказываться так, как это приведено здесь, примерно середина двадцатых годов, то есть лет пятнадцать тому назад!..