Импровизация на тему убийства

Наблюдая за жизнью этого дома, я начинала понимать, откуда растут ноги Митькиных проблем с поведением и учебой. Пожалуй, Ник был прав – Митьке нужна была мать.

А вспоминал ли Митька свою мать? Наверное, да.

Во всяком случае, забыть ее мальчишке все равно не удалось бы. Зюзя исповедовала и проповедовала культ своей дочери. По-видимому, постоянные разговоры об Оксане помогали ей смиряться с утратой.

Правда, не обходилось и без перегибов. Одно из помещений на втором этаже, где была спальня Митьки, кабинет Ника, комната Зюзи и моя, была превращена в святилище Оксаны. В этой комнате десять лет назад была спальня молодой четы Сухаревых. После смерти жены Ник переместился в кабинет, а спальня превратилась в мемориал.

Мне это вовсе не казалось смешным, наоборот, комната Оксаны производила жутковатое впечатление. Зюзя заказала портрет по фотографии своей дочери одному довольно талантливому местному художнику, Тимуру Багрову, а он, зная кое-какие детали семейной трагедии, сумел создать нечто. Надо сказать, что Багров уже писал портрет Оксаны, еще при ее жизни. Тот, первый портрет висел в комнате Зюзи. Наверное, художник хорошо помнил Оксану, и поэтому на посмертной картине она выглядела не просто как живая, а пугающе живой. Портрет был большой – метр на метр по крайней мере. Лицо Оксаны занимало его большую часть. Входя в комнату, вы попадали во власть ее пристального, обвиняющего, глубокого взгляда. Лицо казалось очень белым, тени на нем лежали немного асимметрично, словно бы источник света перемещался за то время, пока вы рассматривали изображение. А губы… Мне казалось, что она сейчас даже не заговорит, а страшно закричит.

На тумбе под портретом стояли подсвечники, где воскурялись вперемежку ароматизированные модные свечки, купленные в супермаркетах, и тоненькие свечечки из церкви. Запах ароматизаторов и ладана давно смешался, образовав убийственно душную атмосферу. Проходя мимо святилища, я ощущала нотки этого запаха, представляя их в виде липких щупалец.

Культ Оксаны можно было наблюдать не только в святилище. По всему дому были расставлены и развешаны ее портреты: Оксана, сидящая в сером велюровом кресле (в толстой раме, более уместной для рафаэлевской Мадонны), Оксана и Ник на собственной свадьбе (богатая рамка из перевитых стальных стеблей с натужно выгнутыми лепестками стальных цветов), Оксана и малюсенький Митька, чьи щеки были как два абхазских яблока… Все портреты перечислению не поддавались.

Ник на экспозицию не реагировал, в святилище ни разу на моей памяти не заходил. Что он думал о фотографиях, что помнил о жене – я не знала. Правда всплыла позже, а в первые годы житья-бытья в прекрасном и впечатляющем доме Сухарева я придумывала много всяких историй о невероятной любви. Иначе как объяснить присутствие Зюзи?

Говоря о райской жизни Зюзи в доме зятя, я намеренно опустила одно обстоятельство, потому что к условиям ее существования оно отношения не имело. А имело оно отношение к внутренней жизни экс-тещи, очень и очень запутанной.

Она пережила страшнейшую трагедию и, ужасно это или наоборот, ничего не помнила об обстоятельствах смерти своей дочери и мало что могла припомнить о времени, которое этому предшествовало. Недаром она так любила мексиканские сериалы с ретроградными амнезиями – большинство сюжетов ей были близки. Однако, кроме шуток, провал памяти Зюзю здорово мучил. Она часто жаловалась на кошмары, принимала горы таблеток, без конца лечилась и консультировалась у докторов. Увы, ей ничего не помогало.

Глава 9

И все-таки одно знакомство в сухаревском мире оказалось приятным.

Спустя неделю после дня регистрации брака, в середине июля, Ник решил представить меня своей матери. Поздновато, наверное, если бы речь шла о нормальном браке, но у нас все было не как у людей.

Людмила Витальевна Сухарева жила в другом конце города, в красивой новой многоэтажке, построенной рядом с городским лесом, превращенным в парковую зону. Ее квартира находилась на десятом, то есть на предпоследнем, этаже. Поднимаясь на лифте, я ощущала беспокойство. Что, если свекровь окажется под стать экс-теще Ника? Двоих таких я не перенесу.

Ник открыл дверь материнской квартиры своим ключом, и Людмила Витальевна вышла к нам навстречу.

Она была невысокого роста, но благодаря идеальным пропорциям тела казалась выше. Ее седые волосы, в которых угадывалась рыжинка, были подстрижены чуть ли не под ноль.

И я никогда не видела более ухоженной женщины. Даже преувеличенно, идеально ухоженной. Идеальное лицо, идеальные волосы, ногти, осанка. Спустя некоторое время она призналась, что только стремление отлично выглядеть и получать комплименты держит ее на самом краю пропасти. За свою жизнь у нее было несколько крупных срывов, она прошла пять курсов лечения, но до сих пор оставалась на лезвии ножа, между белым светом и мраком прекрасной алкогольной ночи.