In a hundred lifetimes (ЛП)

Ни звука не доносится из-за стекла. Жаль только, что нельзя разучиться читать по губам.

— Ты – мой мир. Мое всё. Всё.

Доктор наивно полагает, что успел яростно стереть с лица откуда ни возьмись появившуюся сырость (уж не дожди ли в этом краю?) раньше, чем Донна перевела взгляд с окна на него. Она не говорит ничего. Только сжимает его руку.

— Ну что, готов ко встрече с Волосатиком?

— Нет.

— Жаль. Давай-ка, солнышко, соберись.

— Я думал, что в раю получу то, что хочу. Разве нет?

— Конечно, получишь. Идем, — отвечает Донна, улыбнувшись.

За очередным окном парк развлечений, кишащий старом и младом. Щурясь, Доктор пытается разглядеть себя в толпе, но безуспешно. Вдруг, из-за статуи Питера Пена возникает его одиннадцатое тело, глаза его, блестящие от радости, широко распахнуты. В ту же секунду на него бросаются тройка малышей и один подросток и, сбив с ног, принимаются щекотать. Все они хохочут и визжат так громко, что Доктору кажется, будто он может ощутить, как вибрирует стекло.

Что ж, на этот раз вроде бы все сходится. Бродить по галактикам беззаботным мальчишкой и играть во всевозможные забавы с местными детьми.

Позади них появляется Роуз Тайлер. Она подходит на цыпочках, прижав палец к губам, чтобы утихомирить заговорщицки улыбающихся ей детей. Одиннадцатый он не слышит, что Роуз присаживается на корточки за его головой, и малыши громко хихикают над его недоумением. Еще мгновение, и руки Роуз проникают под твидовый пиджак и щекочут ребра Доктора. Он гримасничает от удовольствия, и ей ничего не остается, кроме как наклониться и поцеловать его растянутый в улыбке рот. Дети обреченно стонут и с хохотом разбегаются кто куда, когда Роуз грозит, что сейчас расцелует и их. Все, кроме младшего, что тянет пухленькие ручки навстречу родителям – он любит обниматься. Естественно, что его желание тотчас удовлетворяется. Одиннадцатый встает с земли, небрежно отряхивается и подхватывает ребенка. Роуз улыбается, подает Доктору руку и вместе они удаляются вслед за старшими детьми.

Н-да.

Доктору трудно глотать и еще труднее определить загадочную природу этого так называемого Элизиума.

— Я видел достаточно, Донна, — ломко шепчет он.

— Еще нет. Разве не хочешь полюбоваться на тайные вожделения твоего предпоследнего тела?

— Совершенно нет желания.

— А я думаю, тебе понравится.

— У меня и выбора-то нет, так?

— Так.

— Ладно, — соглашается он и неуклюже подходит к последнему окну.

Его двенадцатое тело расслабленно покоится в деревянном кресле-качалке, на веранде пляжного домика. Песок простирается всюду, до самого крыльца, а совсем рядом бьются о берег небольшие изумрудные волны.

— Ты, наконец, получил это, — бормочет Доктор, — немного тишины и покоя – вот и все, что было нужно этому телу.

— Терпение, — хитро улыбается Донна, с нескрываемым удовольствием наблюдающая за сценой за окном.

Входные двери домика со скрипом растворяются, и из них выходит Роуз Тайлер (конечно же, Роуз Тайлер. Кто же еще?) с двумя кружками чая. Глаза ее переливаются, совсем как волны под солнцем, когда она встречает взгляд Двенадцатого.

— Вот и ты. Я ждал тебя всю жизнь.

Фыркнув, она вручает ему синюю (цвета ТАРДИС) кружку и поглаживает дрожащими пальцами его морщинистую щеку. Здесь она старше, на вид лет семьдесят-восемьдесят, и ее красота играет по-новому. В движениях и глазах сквозит что-то изумительно, необъяснимо мудрое и величественное. Судя по взгляду, которым его двенадцатое тело следит за ее лицом, Доктор на пляже переполнен нежностью и почтением.

— Я люблю тебя, — говорит он, сжимая ее левую руку правой.

Больше над пляжем не произнесено ни слова. Они молча смотрят на закат.

Доктор чертовски зол.

— И в чем смысл упражнения, а? — не выдерживает он, с криком обращаясь к Донне. — В чем здесь смысл? Я давным-давно потерял ее и больше не смогу вернуть, понятно? Это все, — Доктор яростно тычет пальцем в окна, — это все просто пытка. — Вдруг его осеняет догадка и он сводит насупленные брови: — Это не рай, да? Это самый настоящий ад. Ладно, я знаю, что заслужил, но…

— Это рай, — спокойно перебивает Донна. – Твой рай. Все, что когда-либо было желанно твоим сердцам – здесь.

— О! Еще как здесь! За пуленепробиваемым стеклом! Совсем как стены между вселенными. Очень смешно. Обхохочешься. — Он переводит дух, приложив ладонь к одному из окон и тихо добавляет: — Нельзя прикоснуться.

— Все, чего ты жаждешь – здесь.

Доктор не обращает на Донну ровным счетом никакого внимания.

— А что с моими первыми восьми телами?