In carne

Мартынов захмелел здорово. С двух-то чарок. Много ль старику надо? Язык развязал. Трещал без умолку. Пересказал все, что намедни хозяину, теперь и холопу его. Да и Варфоломей Варфоломеевич не без удовольствия послушал. А вдруг упустил что при первом разе? Хотя, нужны ли теперь эти сведения, когда все благополучно завершилось. Нет, наверное. И, тем не менее, не перебивал. Понимал, что соскучился Олег Прокопович по человеческому обществу. Жить в лесу хорошо, слов нет. Но звери-птицы одиночества не скрасят.

Наконец, стихло в горнице. Уснул Мартынов прямо за столом. Пришлось с Тихоном на лавку переносить. На ту самую, что последние недели холоп занимал. Когда недужил.

Вернулись за стол. Варфоломей Варфоломеевич чарку налил. Себе. Тишке пальцем погрозил. Мол, рано тебе еще на вино налегать. Молод. Да и после болезни не совсем оправился. Слаб.

В оконное стекло ударили первые капли дождя. Грозовые облака, которых еще четверть часа тому не наблюдалось и на горизонте, затянули небеса черным покрывалом. Растрелли раскрыл было рот, да молния сверкнула и грохнуло так, что слова с языка не слетели. Испугались будто.

– Тиша, послушай-ка, – произнес Варфоломей Варфоломеевич, дослушав грозную музыку неба.

– Да, Ахрамей Ахрамеич? – отозвался холоп.

– Ты б жизни вольной хотел?

Тихон вскинул брови и в недоумении уставился на барина. Он, что, рассудка лишился? Ничего холоп не ответил. Лишь нос почесал. Да поморщился.

– Я тебе, Тиша, вольную грамоту решил оформить, – говорил меж тем Растрелли. – Ты не пугайся, парень. Сделаем все чин чином. В приказе зарегистрируем. И никто тебя в темницу не заточит, ноздри не вырвет…

– Не страшусь я за ноздри-то, Ахрамей Ахрамеич, – подал голос холоп. – Только эта… Не нужна и даром ваша воля. К вам я привыкший. Да и вы без меня как? Не гоните, барин. Христом Богом прошу! Кому я на вашей воле нужен? С голодухи помру, с холоду… Оставьте, а?