In the Deep

И что-то вся эта затея кажется такой убогой, что и не передать. По правде, если бы не память, я бы так и не пошла дальше рабочего места. Так бы и сидела, глядя в зеркальный стол. Слева — голо-панель, в уголке маякует сетевой пейджер, в почте — снова куча всего. В левом углу стола комплект переходников и портов для подключения карт данных. Там ждет целый мир секретной информации, и можно нарыть кучу всего. Нарыть, а потом пожалеть, потому что в лучшем случае тебя застрелят в баре, в худшем — отрежут ускорители возле рыжего карлика, и ты будешь болтаться в гравитационной ловушке, смотреть на бледнеющий индикатор кислорода и думать, что это ты читнул не с той стороны. И, главное, зачем ты это сделал, такой молодой, красивый и вроде не смертельно больной.

Информация — она такая. Многие понимают фразу «знание — сила» слишком буквально.

Я бы сидела и смотрела на эти порты, но все равно перед глазами маячил бы взорвавшийся неф. Сраный неф сраной Альдибахской торговой корпы. Неф, в котором должна была быть только контрабанда.

***

Курс оверсаном себя оправдал, и на перехватную траекторию я вышла с такого угла, что драпающий ублюдок оказался во всех перекрестиях сразу. Наверное, курсант бы описался от радости: хоть торпедами, хоть сверхмассивными боеголовками, хоть «линейками» — чем не стреляй, мимо не пройдешь.

И я выбрала торпеду.

Я, черт возьми, выбрала торпеду.

Кластерная боеголовка, водородный ускоритель. Как любит говорить идиот Судзухара — «перфоратор». Так уничтожают корабль, с которого нечего брать, а мне не нужна была протоплазма с B3K. Совсем не нужна — да никому она толком не нужна, эта срань, из нее только сцинтиане лепят себе синтетические органы.

Когда неф разломало пополам, я удивилась: «Наливной же неф должен быть, нет?»

Когда из всех пробоин рванули струи замерзающего воздуха, я обалдела.

А когда я увидела тела…

Это были тела обычных колонистов, которых пытались тайком вывезти с B3K до начала прокураторской проверки. Обычные нелегалы-добытчики — сцинтиане, баронианцы.

Люди.

Оптика «Нигоки» беспощадна. В прицелах оптических радаров плыли тела. Некоторые — в облачках собственной крови, некоторые — в струях смерзающегося газа, а некоторые еще и двигались. Ну, я видела смерть пилотов — тяжеловооруженных мужиков в скафандрах, я резала капсулы и «линейками» расстреливала спасательные боты пиратов. Но как-то так…

Знаете, что самое страшное в этом во всем?

Это космос. Они не кричали. Они просто извивались, корчились — и все это в тишине. А еще там, за облаком пара и обломков, сияли какие-то две звездочки — и вот они меня добили, потому что так нельзя: распухающие тела, судороги, неф, оказавшийся нелегальским, — и вот эти две чертовы холодные игрушки.

Говорят, я вернулась на Токио с седой прядью. Черт его знает, может, и так.

Может, и так.

Я дважды стояла у дверей мнемотехников, потому что такие воспоминания нам разрешают менять. Почему не вошла? А черт его. Я пробовала рассматривать фотографии, по кадрам изучала запись бойни, я жрала литрами кофесинт, чтобы не спать всю ночь.

Я сделала почти все, но не чувствовала того, что должна была.

Раскаяния. «Боже, я не хотела».

Страха. «Как мне теперь жить?»

Сочувствия. «Они мучились».

Вины. «Они умерли из-за тебя. Сдохни, сука».

Психодинамик вообще страшно удивился, когда я ему изложила суть проблемы, этот мудак сказал, что мне радоваться надо. Я сказала, что сейчас достану скорчер и проверю, буду ли я чувствовать вину за его смерть.

После работы я полюбила сидеть в парке. Вся эта голографическая фальшивка меня не интересовала — меня интересовали люди. Скольких и как именно надо убить, чтобы что-то почувствовать? Может, лучше сразу ребенка — и им и обойтись?

А хватит ли?

Меня готовили с детства, меня, совершенного пилота для нового поколения кораблей. Сингл-класс — это вам не консервные банки с сотнями балбесов на борту. Это ты и космос — один на один. Вокруг тебя пустота, целое испытание для разума, на тебе тысячи тонн брони, топлива и стволов, а впереди дичь с контрабандой, потому что в этом драном мире всегда кто-то хочет урвать и не делиться.

«Ты моя умничка», — сказала мама.

«Я тобой горжусь», — сказала мама.

«Твой отец был великим человеком», — сказала мама.

Она всегда что-то такое говорила, и плевать, что я — офицер с высшим доступом — так и не нашла в базах ни одного выдающегося человека по фамилии Ленгли. Наверное, если бы мама не сошла с ума, выдумала бы что-то о партеногенезе.

Я сидела в парке, смотрела, как нарисованное солнце блестит сквозь нарисованные деревья, и думала о том, кто я. Безотцовщина, гражданка третьего ранга, рыжая коза. Подданная Первого Гражданина Лоренца. Капитан фрегата «Нигоки».

И просто кукла.