Инь vs Янь. Книга 2.

— Мы будем пытаться хоть бесконечно… — словно услышав мои мысли, Рамзин скользит приоткрытыми губами по плечам, стягивая с них халат, освобождая себе территорию. И в этот раз в его прикосновениях нет голодного нетерпения. Это нежность в таком чистейшем виде, что даже я ее ни с чем не перепутаю.

— Будем, — выдыхаю, соглашаясь сейчас совершенно добровольно и не испытывая впервые внутри и тени вечного сопротивления. И в груди становится свободнее и легче дышать.

24

Откидываю голову, подставляя шею под уверенные, но незнакомо нежные касания губ Игоря. Это так не похоже на его обычные жалящие поцелуи-клейма. Язык пробует, смакует меня, а не обжигает, как было всегда. Скользит по коже медленно, никуда не торопясь, словно лишний раз утверждая, что наше время вместе может длиться бесконечно.

— Ты еще голодна? — а вот голос не поддается контролю. В нём натянутой до предела струной звенит нетерпение, пытающее его слишком долго.

— Нет… Уже нет, — сиплю в ответ, также не в силах заставить голос повиноваться. — Но нам нужно поговорить…

Какого черта? Кому сейчас нужны эти разговоры?

— Не нужно! Не сейчас! — струна оглушительно лопается, и тихий голос Игоря уже властное требование зверя. — Сначала я заставлю тебя вспомнить о том, что всегда идеально работало между нами.

— Это неправильно… потом все становится только хуже, — откуда я вообще беру слова и силы для возражений, когда он так близко? Опьяняет своим теплом и запахом. Утягивает на глубину, истязает этим неспешным влажным скольжением по моей воспаленной коже.

— Не в этот раз… Мы больше не станем повторять ошибки.

Лютый голод в каждом звуке рамзинского голоса, в каждом рваном выдохе и жадном вдохе. Но сейчас он еще скован, скручен в жесткий узел его волей, хотя это нисколько не мешает мне ощущать его всем существом и добровольно впитывать его, как это делал бы навечно подсевший на дозу наркоман.

И я прекрасно понимаю, что происходящее неверно и, вероятно, даже глупо с моей стороны, а уж секс — это последнее, о чем я должна думать в нынешней ситуации, но просто не хочу останавливать Игоря, когда он с легкостью разворачивает меня вместе со стулом. Не хочу и не буду! Рамзин опускается на колени, и наши глаза оказываются напротив. Но, едва позволив им пересечься, Рамзин ускользает от меня, наклоняясь к моему плечу. Будто боится, что, если контакт глаз продлиться дольше, это уничтожит все границы терпения, в которых он себя сейчас зачем-то держит. Зачем это ему нужно, когда я сама готова рвануться вперед с требованием дать мне желаемое, отравить снова дурманом неутолимой похоти? Не знаю, но словно заражаюсь этой необходимостью продвигаться осторожно и вцепляюсь руками в сиденье стула, вместо того чтобы впиться в его плечи. Рамзин подается еще вперед и властно раздвигает мои сжатые колени. Уничтожает всю дистанцию между нами, оказываясь моментально прижатым ко мне не только мучающим меня ртом, но и каждым сантиметром тела, насколько это возможно в нашем положении. Проходится языком и губами от ключиц до уха, чуть царапая зубами, и я не могу скрыть того, как содрогается мое тело от болезненного спазма внизу живота. Стон вырывается наружу, когда горячая волна докатывается наверх, отправляя мозг прокатиться на дико кружащейся карусели.

— Вот так, — торжествующе шепчет Рамзин. — Люблю, когда ты издаешь такие звуки.

— А мне казалось, что тебя заводит, когда я ору и ругаюсь, — цепляюсь я за уцелевшие остатки разума и прикрываю глаза, чувствуя, как Игорь развязывает халат, избавляясь от последней смехотворной преграды между нами.

— Заводит… еще как. Только когда орёшь не на меня, а подо мной. Когда трахаю тебя так, что ты забываешь, кто ты и почему должна меня ненавидеть.

Ненависть? А она была хоть когда-то? По-настоящему?

— Ты, как всегда, самоуверен до безобразия, Рамзин, — все еще пытаюсь жалко огрызаться и поймать его взгляд, чтобы бросить обычный между нами вызов. Тот самый, что всегда заставляет его сорваться, потерять контроль, вытаскивая наружу его натуру вечного победителя. — Кто сказал, что я хоть когда-то об этом забывала?

Но Рамзин не поддается на мою провокацию, а вместо этого спускается к болезненно напряженной груди и, обхватив, сдвигает, чтобы обласкать языком оба ноющих соска сразу. И я уже не прячу протяжный стон, добровольно признавая капитуляцию, без единого боевого действия с его стороны.

— Я сказал, — резкое дыхание на влажных вершинах заставляет сжаться нутро в неодолимой примитивной потребности быть немедленно заполненной. — Потому что со мной всегда происходит то же самое. Мне становится плевать — кто я, что, кто вокруг… Единственное, что имеет значение — что с тобой и в тебе.