Иначе жить не стоит

Лелька дернула плечом, снова опустила голову. Хороший человек Липатова, хочет помочь… да разве тут поможешь? Она добивается разговора по душам. Лелька и рада бы… да как рассказать о своей любви, о своей женской обиде?

Ведь по-хорошему все началось, не так, как с другими! Слезы его вытирала, добрыми советами проводила к родителям, а потом три ночи подряд по двенадцать верст бегала к ночному поезду — встречать. Встретила. Обрадовался он… Пошли вместе через степь, да так и не дошли до лагеря. Стог сена попался — он и был первым приютом их любви. Заплакала там Лелька, горько заплакала, что не девушкой пришла к нему, не убереглась, не чуяла, что есть настоящая любовь. Он утешил: «Все равно мне! Только молчи!» — не хотел ревность свою распалять, закрыл ее рот поцелуем, обнял так, что и сама она забыла обо всем не свете. Щекочущий запах сена и терпкий запах полыни слились для нее в ту ночь со всем прекрасным, что дала любовь. Она и сегодня, носясь по степи под дождем, бледнела от запаха увядших трав и полыни… Где она, та святая любовь? Где тот ясный утренний свет, что разбудил ее, счастливую, на груди у Никитки? Еще сонный, Никитка крепко обнял ее и сказал ей такие слова, каких она и не слыхала никогда. Серденько, ласточка, голубой лучик, травинка моя полевая… Обоим нужно было на работу, они пошли, обнявшись, и о чем только не говорили в то утро! Каких только планов не обсуждали! И главный план сложился такой, что Никитке нужно учиться, а Лелька будет помогать ему, сама Лелька и потом успеет, а Никитка — мужчина, ему без образования нельзя, он способный, ему геологом нужно быть, а Лелька с ним всюду ездить будет, хоть в Заполярье, хоть на Памир, такого коллектора в самую тяжелую экспедицию утвердят охотно…

Весь тот день они улыбались друг другу, как люди, владеющие чудесным секретом. А вечером… Подговорила она повариху, с которою жила вдвоем в женской палатке, поехать попутной машиной за продуктами — до утра. Успела шепнуть об этом Никитке. Весь вечер ждала, замирая, припав к пологу палатки. Слышала, как парни возвращались с купания, курили и болтали у костра, слышала, как затаптывали костер и, зевая, собирались спать. Совсем близко от Лелькиной палатки прошли они всей гурьбой, и кто-то спросил: «Чего отстаешь, Никитка?» — и тут Никитка, хохотнув, хвастливо сказал: «Кто куда…» Парни загоготали все разом, а Никитка поднял полог палатки… Откуда только сила душевная взялась у Лельки не завыть, не зареветь сразу! Вытолкнула его с размаху, закричала так, чтоб парни услыхали: «Хвастун! Хулиган! Кобель! Сосунок паршивый!» Многое еще кричала вслед… Но парни не гоготали больше — затихли, и Никитка уполз в свою палатку, как побитый щенок… И с того дня кончилось все. Мрак. Тишь. Комок в горле.

Но как об этом рассказать? И кто тут поможет, если обманула та самая святая любовь? Если нет такой любви?

— Не нужен он мне вовсе! — отрезала она, не поднимая глаз. — Что спасла его — так зачем парня гробить? Но больше ничего у нас быть не может!

Аннушка снова вздохнула и рассудительно возразила:

— А мне кажется, Лелечка, нужен он тебе.

Лелька уперлась взглядом в пол, долго молчала — и вдруг, вскинувшись, быстро и гордо выговорила:

— Нужен? А зачем? Спать вместе? Так у меня с кем спать всегда найдется, только моргни. Мне просыпаться не с кем.

Говорить с Никитой было невозможно, его с трудом утихомирили. Игорь приставил к нему парией, а сам повез отца на станцию — улаживать отношения в чайной.

«Бабушкин рыдван» чихал и тащился еле-еле, норовя остановиться совсем. Игорь не сердился и не пытался, как обычно, выжать из старенького мотора непосильную скорость. После трех недель, проведенных вдали от отца, он радовался возможности без помех побеседовать с ним.

— Я впервые людьми руководил. Самостоятельно! — говорил он, ведя машину напрямик, по траве. — Вдруг, думаю, авторитета не хватит? Ничего, получилось. И с Никитой вчера проверил.

— Ошибка твоя была, когда в городе пошел и напился. Я не говорю, что выпить нельзя, но с Никитой не надо было. Понял — почему?

— Я уж думал об этом. Как раз вчера думал… Только сложно все у них. Ведь он за Лелькину честь заступился, папа. Интересно, правда? А поссорились из-за того, что он пошло, грубо похвастался.

— Леля сильнее его. А вот хватит ли у нее ума вытянуть его?

— Ты ее, никак, в воспитатели метишь? Ох, папа, ты бы посмотрел на нее вчера! Выпившая, развязная, страшно довольна, что из-за нее такой скандал, и все подзуживает! Распутная она девчонка.

Матвей Денисович поморщился, с досадой сказал:

— А еще хвастаешься: руководил! Самостоятельно! Авторитет! Что ты в людях понимаешь? Ты в душу ее заглянул? Какое детство у нее было, знаешь? А как работает, видал? Ага, работу ты еще видишь… А какая ж работа хороша без души? Ты говоришь — распутная. По фактам судить — похоже, что так.

— А я по фактам и сужу!

Игорь сказал это и тотчас пожалел, что не сдержался: отца прямо-таки затрясло. Чего он так?