Иначе жить не стоит

Катенин метался между Донбассом, Москвой и Харьковом, стараясь везде поспеть и ничего не упустить.

Километрах в ста от Донецка, возле шахты Алексеевская-2, им выделили участок угольного пласта. Началось строительство опытной станции. Алымов оказался истинным чудом, — потрясая мандатом и «беря на бас» всех больших и малых начальников, он буквально вырывал все, что нужно. Страна испытывала острую нехватку рабочих рук и строительных материалов, — а тут через неделю подвезли кирпич, бревна, цемент, появились рабочие, заложили первые здания. Угольный трест со скрипом, но выделил проходчиков, они уже прошли первые метры шахты. Буровики подвозили оборудование, геологи «привязывали» к земле будущие скважины…

Пока Алымов шумел, Катенин с выделенными в помощь инженерами уточнял проект. Сколько вопросов возникало! Прекрасная идея — равномерными взрывами разрыхлять уголь, — но каков должен быть размер взрывных снарядов и какими веществами начинять их? Принцип подземных выработок ясен, но как их крепить? Как добиться их герметичности, чтобы нагнетаемый воздух не расходился по трещинам породы, а получаемый газ не сгорал под землей, а отсасывался по трубе на поверхность?

Весь инженерный состав Углегаза работал над отдельными проблемами, были привлечены и научно-исследовательские институты. Заседали эксперты. И везде требовалось участие Катенина.

Профессор Граб, вечно куда-то торопясь, консультировал проект. Выслушает вопросы и сомнения, вскользь обронит умный совет, поглядит на часы — и исчезает, приветливо кивнув на прощание:

— Желаю успеха!

В лаборатории профессора Вадецкого проводились опыты. В пределах лаборатории Вадецкий был сух, ироничен, донимал Катенина скептическими замечаниями, но после работы охотно соглашался пообедать вместе и ничего не имел против, если Катенин платил за него. Катенин помнил его речь при обсуждении проекта — увертливую, и «да», и «нет». Как ни странно, в откровенных беседах выяснилось, что таково действительное мнение Вадецкого: опыты подземной газификации проводить нужно, но рассчитывать на успех нечего.

— Тогда для чего же?!

Они сидели в полупустом ресторане, луч осеннего солнца лежал на скатерти, снизу мягко освещая холеное лицо Вадецкого и его безукоризненно накрахмаленный воротничок.

Вадецкий усмехнулся:

— Ах, Всеволод Сергеевич, плыть против течения — утомительное занятие. Да и зачем? Сами по себе эти опыты интересны, к тому же к ним приковано внимание… — Он наклонился через стол, пронизывая Катенина изучающим взглядом умных, холодных глаз. — Оспаривать выполнимость мечты, которая уже приобрела политический характер? Вам придали комиссаром этого… Алымова. Завтра на вашей опытной станции создадут партбюро, комсомол, местком и прочее. Вы — автор, зачинатель, но дело пойдет и независимо от вас, через вас, начнется критика и самокритика; если вы завтра скажете, что разочаровались в своем проекте, вы окажетесь вредителем. А так — заработаете уважение, титул передового ученого, впоследствии — всяческие блага, вплоть до орденов. Вам это не нужно? Врете, нужно. И Алымову нужно. Вот Феденьке Голь… Ну, Феденьке пока не нужно, он — сосунок, да и надежд у него еще нет на роль первой скрипки. А появится надежда — тоже будет драть горло и лезть вперед.

Катенину хотелось грубо выругаться. Сдержался ради пользы дела. Поссориться с Вадецким — значит лишиться его лаборатории. Предложил еще вина. Расплатился за двоих. У вешалки, надевая дорогое, пушистого драпа пальто, Вадецкий с дружелюбной улыбкой сказал Катенину:

— Думаете — циник? Покрутитесь с мое! Думаете, Граб или Цильштейн верят больше? У каждого свои расчеты, своя ставка. Я просто откровенней других, потому что вы мне милы.

Вечером Катенин пересказал разговор Арону Цильштейну — они встретились в сквере перед Большим театром, домой Арон не пригласил: видимо, дома было невесело. Катенин стеснялся спросить, что мучает Арона — партийные неприятности или семейная неурядица. Что бы ни было, Арону нелегко. Привычно держится молодцом, — а глаза смотрят куда-то в пространство и видят там свое, трудное…

Впрочем, когда Катенин передавал суждение Вадецкого, глаза его стали внимательны.

— Обыкновенная сволочь! — определил Арон. — Из тех беспартийных, которые по существу — партийные, да только другой партии. Несколько лет назад они ставили ставку на вредительство, на буржуазную реставрацию, на иностранное вмешательство. Провалилось! Теперь они приспосабливаются к советскому строю, стремясь урвать для себя побольше. Энтузиасты личного процветания — при затаенной мыслишке: «А вдруг все переменится и без моего участия…»

Катенину стало неловко: что за склонность сразу добираться до социальных корней? Я ведь тоже беспартийный спец, тоже не во всем согласен с большевиками, но я принимаю главное и искренне хочу — не для себя, для родины, для шахтеров! — хочу подземной газификации.