Иная. Песня Хаоса

— Да нет, сама я такая уродилась, — почти насмехалась девчонка. — Какое же создание Хаоса! Он как человек выглядел.

— Мало ли как выглядел, змеюка ты этакая! У тварей Хаоса нет формы, они тебе превратятся в кого угодно при желании. Ну! Ты слезать собираешься?

После того случая Котя все-таки доказала, что годится не только для прялки: ей разрешили охотиться на зайцев и другую мелкую дичь. Только времени на это совсем не оставалось. Быт женщин вращался вокруг двора и дома, где неизменно находилось множество важных дел. С возрастом строптивости поубавилось. За два года появилась некая степенность, если не сказать проще — обреченность.

— Это несправедливо. Мы работаем-работаем, а никто даже не видит, — еще в детстве протестовала Котя.

— Таков труд женщин. Если мы перестанем работать — увидят. И это уже будет худо, — настойчиво объясняла мать.

Тогда в ее тоне появлялись прежние ласковые нотки. Впрочем, тут же возникало какое-нибудь важное поручение, и она снова отсылала от себя дочь. Коте все больше казалось, что мать воспринимает ее как главную ошибку своей жизни, а редкие проявления любви к своему чаду — это временное забытье, воспоминание о тех коротких пяти годах рядом с торговым гостем, рядом с отцом.

«Может быть, я найду его однажды!» — думала иногда Котя. И в зависимости от настроения фантазировала. Иногда она представляла, что отправится в дальние странствия на большом корабле, чтобы отомстить отцу, ворвется в его богатый дворец, который она видела большой избой, приставит к его горлу нож и потребует ответов за содеянное.

Но если случалась ссора с матерью, то воображение рисовало уже другие образы: вот она мчится под косым парусом, возвращается к убежавшему отцу, а он вспоминает ее и оставляет жить рядом с собой в довольстве и неге. Но потом либо наступало утро, либо кто-то отвлекал, и оживающие иллюзии таяли, точно облачка тумана над многочисленными болотами.

Она неизменно оставалась пленницей двора, выходили женщины в основном летом-осенью в страду или за ягодами или грибами. В остальное время Котя убирала за скотиной, вычищала золу из печи, подметала полы, а до более приятных дел, например, почти священной выпечки хлеба, ее и не допускали. В большой семье отчима ее считали чужой. Кажется, общее негласное клеймо с годами начала разделять и мать.

— Ты-то здесь никто, сиди тихо, — негромко говорила она перед сном, когда они лежали рядышком на широкой лавке. — Меня вон вроде как женой взяли, а тебя вот-вот выдадут замуж за какого-нибудь старика или убогого.

— Зачем меня замуж? Я не хочу, — устало отвечала Котя.

Она не считала, что замужество принесет ей хоть что-то хорошее. Быть хозяйкой в своей избе рядом с постылым человеком — никакой радости. Хотела бы она по любви, по зову сердца, чтобы делить вместе скорби и радости. Как говорили перед духами в день заключения брака: две жизни — одна судьба. Вот так и мечтала Котя, надеялась, что все-таки найдется ей однажды красивый любящий муж.

Но добрые симпатичные парни из общины на нее и не смотрели, вернее, им запрещали отцы, напоминая о мрачном чужеземце, который разорил их лес, вогнав деревню в страшную нищету. Об их селении со времен отплытия торгового гостя, кажется, никто не вспоминал. Только летом приезжали за княжьей данью.

— Ну, надо так. Всех выдают, даже если приемная, — вздохнула мать. — Красивая ты в отца, вот вторая жена и злится. У нее-то две дочки не пойми что, рябые, кривоногие. Тьфу! А сначала им надо, потом уже тебе жениха искать. Сбагрят тебя, кровинка моя несчастная, и не увидимся больше.

Котя только плотнее прижалась к матери, но та не отвечала на мимолетную нежность, не позволяла себе снова оттаять. Она как будто боялась, что ее отвергнет собственная дочь. И со временем Коте уже не хотелось проявлять ласку и искать защиту у матери. Долгими ночами они просто лежали на узкой старой лавке спина к спине: отчим не очень-то часто приглашал мать к себе. Обычно он спал на печи с первой женой, которую еще в юности взял по любви.

Вторая же появилась, когда все думали, что первая больше не родит детей. Но тощая болезненная женщина произвела на свет только двух дочерей, которые к тому же переболели в младенчестве какой-то пакостной хворью, едва не умерев и оставшись несчастными дурочками. Зато первая жена в то время с гордостью показывала всем свой живот и через положенный срок родила здоровых мальчиков-близнецов.

Котя подсчитывала, что рябым несуразным девочкам уже исполнилось четырнадцать весен — через год и жениха пора искать. Значит, и ее ждала подобная участь, но еще не очень скоро. Пусть и наступала скоро ее восемнадцатая весна, приемную дочь не выдали бы раньше родных, в деревне ее уже считали почти перестаркой. Но Коте это не претило, она даже радовалась, ведь хотя бы ночью ее никто не трогал. Не скоро, еще не скоро — от этой мысли в тот вечер удалось успокоиться и заснуть.

А всего через пару дней мать вбежала на двор с лихорадочно горящими глазами. Дочь испугалась, что ту хватил удар или преследует злой дух из леса.

— Котя! Котя, доченька!