Иная Русь

Из этой записи становится ясно, что, во-первых, у кривичей, радимичей и вятичей к XII веку были еще сильны языческие традиции, а во-вторых, верховная власть с этими традициями активно боролась. Конечно, языческая Русь с ее наивными богами не могла исчезнуть в одночасье, и мы до сих пор сталкиваемся с обрядами, дошедшими до нас с дохристианских времен: празднованием Купалы, колядованием, похоронами стрелы…

Но вернемся к радимичам. Я понимаю своих предков, осевших когда-то (вероятно, в IX веке) между Днепром и Сожем. Эта земля не могла не понравиться. Впрочем, она была обжита задолго до прихода радимичей. В деревне Горошков под Речицей археологи раскопали одно из самых древних поселений на территории Беларуси. На высоком берегу Днепра стоят хаты под раскидистыми яблонями. За рекой видны заливные луга с пойменными озерами. На горизонте синеет лес. Сочные пастбища, рыбные озера и реки, леса, полные зверя и птицы, — что еще надо человеку для жизни?

Однажды летом родители взяли меня с собой на один из островов, расположенных в устье Березины, впадающей в Днепр под Горвалью. На острове взрослые, приехавшие сюда отдыхать, сразу же развернули скатерть-самобранку, а я побежал ловить рыбу. За полчаса я надергал штук пятьдесят плотвиц, густерок, красноперок, окуньков и ершей. Последним на обсосанный обрывок червяка взялся приличный щуренок. Ловить больше было не на что, и я смотал удочку. Взрослые, уже приступившие к песням, были немало озадачены количеством рыбы, которую я нанизал на ивовые прутья.

— Отвезем домой, — махнул рукой отец. — Здесь ее и сварить не в чем.

Этот остров до сих пор представляется мне райскими кущами, в которых жили до встречи со Змеем Адам и Ева.

Кроме Березины в этих местах впадали в Днепр реки Ипуть, Сож, ниже по течению Припять. И моя любимая Ведричь. До того, как в этой речке отравил воду спиртзавод, рыбы в ней было несметное количество. Мы ее ловили удочками, донками, топтухами, бреднями, руками…

Что же касается немцев, заговоривших со мной на площади Римлян во Франкфурте, то еще в XVI веке славяне заселяли большую часть Европы. Как ни теснили их германцы, они упорно цеплялись за свою прародину — междуречье Вислы и Одера. Кстати, генетическая память у людей необычайно сильна. Моя родня из-под Речицы всегда считала себя поляками, хотя никто из них не помнил, когда их прадеды оттуда пришли. Впрочем, у них и фамилия была Пуховские. Может быть, они поселились на Днепре во времена Речи Посполитой, когда белорусские земли отдавались во владение так называемым осадникам.

А своих двойников чаще всего, конечно, я встречал на отчей земле, в Гомеле… Моя прародина была здесь.

Цвели в мае роскошные яблоневые сады. Пронзительно кричали, зависая над речной стремниной, чибисы. Ныряли в гнезда в днепровских кручах ласточки-береговушки. Шумел ветер в разлапистых соснах — и этот шум соединял старые и новые времена.

Род радимичей продолжал жить.

Литва и татары

Шурик Емельянович, с которым я кончал школу в Новогрудке, был татарин. Говорил он, как и мы, на смеси русского и белорусского языков, а вот внешне отличался от нас. Круглое лицо, широкие скулы, узкий разрез глаз, желтоватый оттенок кожи. И был он невероятно силен. Однажды на большом перерыве в почтительном окружении подростков сошлись два школьных силача — Шурик и Иван Лецко. Иван был намного крупнее Шурика, однако тот, не моргнув узким глазом, обхватил его за туловище, легко приподнял и швырнул на спину. Мне показалось, что от падения Ивана содрогнулась земля. Шурик помог товарищу подняться, отряхнул с его спины грязь и виновато пожал плечами. Как и большинство силачей, был он добродушен.

Емельяновичи были коренными жителями Новогрудка, их род жил здесь с незапамятных времен.

После окончания университета я стал работать в Институте языкознания Академии наук. Однажды университетские знакомые попросили меня свозить на диалектологическую практику в Клецк под Минском группу студенток филфака. В этой поездке не было бы ничего необычного, если бы не знакомство с местным учителем географии Николаем Ивановичем. Студентки жили в спортивном зале школы, Николай Иванович опекал их, и как-то он пригласил меня к себе в гости. После чашки чая он достал из заветной шкатулки старинный свиток и осторожно развернул его. Буквы кириллицы на желтом пергаменте уже изрядно выцвели, но я все же разобрал, что сией грамотой Великий литовский князь Александр Казимирович даровал шляхетские привилегии шести татарским мурзам.

— Один из этих шести, Исмаил, мой прапрадед, — сказал Николай Иванович. — Грамота датирована тысяча пятьсот вторым годом, но в Литву мы пришли гораздо раньше, при Витовте.

Грамота произвела на меня сильное впечатление. Плотная бумага, остатки великокняжеской печати на шнурке, вязь старобелорусского письма с «ятями» и «ерами». Сохранять ее на протяжении четырехсот лет было непросто, а в какие-то моменты и опасно для жизни.

— В музей ее отдать не хотите? — спросил я Николая Ивановича.

— Не больно она там нужна, — сказал учитель и убрал грамоту в шкатулку.