Иная сила

— Ничего, — подбодрил его Никита, — пускай слушает, боров. Так оно даже веселей! — и надавил тому сильнее каблуком на ребро, отчего лекарь, которому так и не удосужились вынуть кляп изо рта, снова замычал.

— Ну, было дело… — проговорил сержант. — Хаживал я к супруге ихней, к Марфе Лукинишне. Уже три месяца кряду, коли вырвется свободных часа два-три, хаживал. А чего? Молодая, до ласки жадная; этот боров-то ее, видать, не больно-то тешил… Вот и тогда, когда с лестницей этой случилось… Она сказала, что супруг ее в отбытии по лекарским делам, до завтрешнего дня воротиться не должен бы… Сидим, стало быть, с ней, выпиваем портвейн — уж больно у нее хорош… Вдруг слышу — грохот, будто из пушки кто бабахнул! Выскакиваю — а лестницы-то и нету, вместо нее — дыра! И стонет кто-то из той дыры. Хотел уж было за подмогой бежать, да смотрю — вдруг в дыре фонарь кто-то зажег. А в свете фонаря — он, боров. Вместе вот с этим, с лысым, с покойником, — сержант кивнул на труп Жлухтова. — Тогда еще был живой… Смотрю дальше — они вас двоих через подвальное окно вытягивают на улицу, укладывают, как полешки, в экипаж. Бурмасова я сразу узнал — на весь полк человек известный. Ну, думал, несчастье, крушение; и лекарь, слава Богу, рядом оказался — должно, в лекарню свою его сиятельство повез… Только проходит день, другой, а про его сиятельство никаких известий. Уже в полку ищут, а от лекаря ничего не слыхать. Решил себе — дело нечистое. И надумал за тем лекарем проследить, благо знал, где он проживает. Три дня возле его дома прохаживался, и только нынче, смотрю, он с этим лысым к дому подъезжает. На миг в дом забежал — видно, прихватить что-то было надобно, — да снова в карету. Ну, я в другую — и за ними! Они, выяснилось, в дом этого покойника-то лысого и ехали. Только подумал, как туда проникнуть; смотрю, а они уже Бурмасова выносят, всего в путах, с кляпом во рту. Как я увидел такое поругание над измайловским офицером — так уж и не помню, не в себе был…

— Зато я помню, — встрял Никита. — Славно ты их, брат, кулачищами своими уложил. С одного удара — каждого в полное бесчувствие. А дальше… — продолжал повествование уже он сам, — дальше мы их с Исидором потихоньку назад в дом занесли, а там уж я изыскал способ, чтобы у них развязались языки. Ну а что было потом — ты и сам небось видел… Кстати… — Он обвел взором залу. — Место для меня вполне знакомое: тут меня как раз, помню, в масоны эти самые и посвящали. Сам в этом гробу лежал — такой уж у них порядок анафемский при посвящении. Ну всё! — метнул он взгляд в сторону убитого им графа, из которого уже порядочно крови на пол натекло. — Теперь тебе, дьяволу, никого эдак не посвящать! Удумали — в гроб живого человека!.. — И притопнул ногой по Мюллеру, сгоряча позабыв, что у того кляп во рту: — Говори, боров! В печь нас хотели с Карлушей отправить, так?! Не находишь, что самому тебе там в самый раз место?

Связанный лекарь снова замычал — на сей раз особенно жалобно.

— Ладно, лежи у меня, — смилостивился князь и поставил на него одну ногу. Сидя позади изображения Бафомета, с пылающим взором, с ногой на поверженном враге, он походил на какого-то языческого бога.

— Ну а я — так, пожалуй, пойду, — поднялся из кресла сержант Коростылев. — А то мне нынче с вечера в караул опять становиться.

— Ступай, Исидор, ступай, — кивнул Бурмасов. — Спасибо тебе, родной! Кабы не ты!..

— Да уж что… — махнул рукою сержант. — Как-никак однополчане все-таки…

— Так-то оно так, а все равно теперь я твой должник. Никита Бурмасов добро помнит… Да не забудь прежде караула Мюллершу навестить — уж нынче точно супруг ее вам никак не помешает.

Мюллер слабо всхлипнул и снова притих.

Когда сержант их покинул, Бурмасов сказал:

— Нам тоже пора отсюда выбираться. Теперь надобно новую диспозицию составлять. Пошли. — Он откатил ногой Мюллера и встал.

— А с этим как? — спросил фон Штраубе, кивнув на связанного лекаря.

— А как? — удивился вопросу князь. — Не в печку же его, в самом деле. Пускай себе лежит связанный. Через четыре дня у масонов тут сборище — тогда и найдут. Авось с голода не помрет до той поры — жиру-то вон сколько. Покойнички, правда, тухнуть начнут; ну да ничего, лекари — они к такому делу народ привычный.

Когда покидали с Бурмасовым сей вертеп, сзади неслось жалобное мычание.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В большой квартире на Невском, которую занимал Бурмасов, друзья сперва без лишних разговоров хорошо отужинали жареным поросенком, заказанным в ресторации, — как-никак маковой росинки у обоих во рту не было уже шесть дней — и лишь затем держали совет.

— Так чего он все-таки от тебя хотел? — спросил Никита, имея в виду крючконосого.

— Чтобы я стал их масонским Мессией, — ответил фон Штраубе.

— Вот как? — отозвался князь. — Не больше и не меньше! Я с самого начала полагал, что у него худо с головой. Эдакий вправду отправил бы в печку и не задумался.

— Но за разговором с ним, — продолжал барон, — кое в чем удалось подтвердить наши с тобой догадки.