Иная сила

Пусть же это и будет его, нынешнего Уриила, символ магистерской власти – власти над тайнами, над людьми и над своими лейтенантами-ангелами – Озоилом, Фонаилом, Селафиилом, Иорданаилом, Хризоилом и Колобуилом. Потом их будет больше, много больше! И они изобретут новые хитрости и тайные уловки, каких не ведал даже мудрый слепец. И власть их будет много большая, нежели у всех сильных мира сего! Потому большая, что за ними – Истина!..

И престол Ордена будет… Нет, не тут, в промозглом, холодном Санкт-Петербурге, подумал промерзший до костей Прошка, он же отныне великий магистр Уриил, — не тут, а где-нибудь в далекой теплой Гишпании, о которой он не раз слышал от скончавшегося слепого магистра. Оттуда они будут следить за миром и с благословения Божия, в котором новый Уриил уже не сомневался, будут направлять, а если надо – и исправлять его!..

Пока еще они слишком юны и слабы, так что, может быть, не сейчас это свершится, а многие, многие годы спустя. Но так будет! Теперь, держа в руке заветный алмаз, он уже ничуть не сомневался – так будет!

И бельма слепца из-под толщи воды, казалось, подкрепляли его в этой уверенности, будто усопший магистр сейчас произносил своим не ведающим сомнений голосом, как он не раз говаривал вживе: «Быть по сему»67.

* * *

Между тем четверо озябших людей в монашеских рясах добрались до квартиры Бурмасова. Там не привыкший при таком барине ничему удивляться слуга Тишка быстро растопил камин и приготовил горячий грог.

Они, как совсем недавно после потопа, патрицианствовали в каких-то импровизированных тогах возле камина, потягивали горячее питье, а Бурмасов, когда тепло его наконец пробрало, приговаривал:

— Спасена Россия! На века вперед спасена! Теперь дело за малым – за твоей, Карлуша, встречей с императором. А там женимся, непременно женимся! Чтобы уж точно закрепить все это на века!

— А что, жениться – дело всегда благое, — поддержал его Двоехоров.

— Но сейчас, — открывая бутылку «Вдовы Клико», продолжал Никита, — мы, друзья, выпьем за другое! За наше чудесное спасение и за то, чему мы им обязаны!

— За отвагу Христофора? — спросил фон Штраубе.

Бурмасов лишь покачал головой.

— За его смекалку, без которой мы бы пропали? — предположил комтур.

— Нет, — сказал Никита. — Все, что вы говорите, близко, да все ж не то.

— За фортуну нашу счастливую, за звезду? — предположил уже сам Христофор.

— Совсем рядышком, — подтвердил князь. — Ну а имя, имя звездочки этой?

— Право, ты загадки какие-то ставишь… — отозвался Двоехоров.

Фон Штраубе и комтур на сей раз промолчали, хотя барон, кажется, догадывался, что тот имел в виду.

— Имя ей, — поднося бокал к губам, подтвердил его догадку Бурмасов, — имя звездочке этой, вызволившей нас из беды, имя ей – Прелестная Родинка На Щечке Елизаветы Кирилловны! — И торжественно провозгласил: – Выпьем же за нее, друзья! Выпьем за нее, ибо без нее не быть бы ни одному из нас живу. Виват же ей, Родинке!

— Виват! — сказал комтур.

— Виват! — сказал фон Штраубе.

— А что? — чуть смущенно сказал Двоехоров. — Коли за родинку – это вполне даже хорошо! Тут совершенно никаких моих возражений – ежели за родинку! — И при воспоминании об этой родинке мечтательно прикрыв глаза, он первым осушил свой бокал.

Остальные выпили вслед за ним и разбили свои бокалы о каминную решетку.

Глава XXIV Видение. «Голубка»

Сколь ни крохотным казался себе фон Штраубе под сводами огромной залы, где его принимал император, но еще крохотнее он себя чувствовал под необозримой вышиной Тайны. Века и тысячелетия проглядывались сквозь эту величественную вышину. И каким, Боже, крохотным был сам император, в горностаевой мантии магистра Мальтийского ордена восседавший на троне!

— Что ж, рыцарь, — сказал крохотный император, — мой сын Александр поведал мне, что ты хочешь остаться в России навсегда.

— Да, это так, — поклонился крохотный фон Штраубе.

— Весьма похвально, — сказал император. — Мы этому препятствовать не станем… Теперь же главное – то, что ты должен мне передать. Слушаю тебя, рыцарь.

…Ах, что, что он должен был передать?..

…Что-то качнулось под его ногами. Отчего-то он сразу понял, что это. То была палуба римской триеры по имени «Голубка», уносящей его в далекую Мессалию. И рядом стояли те, кто должен был там стоять…

А дальше…

Дальше фон Штраубе не слышал собственных слов, ибо кто-то другой, невообразимо далекий и могущественный, придавал его смутным ощущениям словесную оболочку…

* * *