Иная судьба. Книга I (СИ)

Падая, он успел заметить густую крону с развешанными жёлтыми плодами, инстинктивно попытался уцепиться за ветки, и у него почти получилось — по крайней мере, он перевернулся головой вверх, но и только: хрустнуло сперва сверху — обломились ветви — затем снизу, когда больно ударила по ногам земля, вовсе не матушка, а мачеха, больно твёрдая. Падение вышибло из мальчишки дух. Он лежал на спине, разевая рот, как рыба, выброшенная на берег, и всё никак не мог заорать от боли, которая, наконец, накатила. Но вот он сумел выдохнуть, и одновременно брызнули слёзы.

Он не хотел плакать. Не ревел же в погребе, хоть было и страшно, и больно. Просто само собой получилось… А встать было боязно — как-то уж очень страшно хрупнуло совсем недавно в голени.

— Ах! — услышал он словно сквозь сон. — Держись! Держись, малыш!

Голос был девчачий, и звонкий, словно колокольчик. Или это у него в ушах зазвенело? Помотав головой, Николя всё же вздёрнул себя над землёй — и завопил от нестерпимой боли. Ногу резануло, будто раскалённой кочергой приложили — было дело, напоролся однажды дома…

— Держись, парень! — услышал он с другой стороны. — Не двигайся, слышишь?

Да уж он и так замер, словно кролик, которого за шкирку вот-вот возьмут. Даже глаза прикрыл. Ох, сейчас ему будет… воришке!

Только сейчас Николя понял, что он — вор. Залез в чужой сад. За чужими яблоками. Согрешил. Вот и наказание…

И снова всхлипнул.

— Тихо, тихо, сынок.

Перед ним на колени опустился громадный — как показалось семилетнему мальчику — монах: таких он ещё не видел! В Анжи братья были худые, измождённые, только настоятель толстый, аж щёки лопались. Этот — был большой, но не от жира, а от бугрящихся под сутаной мышц — словно кузнеца смеха ради нарядили в рясу да подпоясали вервием, а он сейчас ка-ак возьмёт молот… И лишь стрижка в кружок да тонзура подтверждали, что лицо-то духовное. Ох, как начнёт сейчас распекать Никки за его дурные дела…

Однако ругать его почему-то не торопились.

— У него что-то с ножкой, — обеспокоенно сказал девчачий голос, и вновь Николя послышалось, будто рассыпались по гравию горсти бубенчиков. — Ох, осторожно… Давайте, я придержу ногу, а вы его развернёте.

«Ой, не надо!» — едва не завопил мальчик, но вспомнил о своём героическом прошлом и одновременно встретил взгляд испуганных карих глаз, да таких…

… прекрасных, словно у ангела небесного…

…аж дыхание перехватило…

Почему-то сразу стало легче. Фея-ангел нежно поглаживала больную ногу, Никки сквозь штанину чувствовал касания её пальчиков, а вот боль почти не ощущал. Монах меж тем уложил его на спину, осторожно прощупал голову, руки, плечи, рёбра…

— Всё остальное цело. Удачно упал, сынок, с такой-то высоты… Мог бы и шею сломать, а отделался только ногой.

— Сломал? — в ужасе спросила девочка-фея. И Николя задрожал, ибо, несмотря на малый возраст, успел наслушаться от взрослых, что перелом — это очень плохо, и чаще всего, нога после этого загнивает, и её приходится отрезать. Как же он — безногий?

Но тяжёлая мужская ладонь погладила его по голове, и почему-то показалось — батюшка рядом, и ничего страшного не случится, уж он-то не даст отрезать ногу, где это видано!

— Мы наложим шину, — сказал незнакомый низкий голос, и мальчик стряхнул наваждение. Конечно, это был не отец. Но некто, такой же сильный и всемогущий. — Лежи спокойно, поговори пока с этой доброй госпожой, а я подыщу что-нибудь подходящее. Госпожа… — Он осёкся, вглядываясь в лицо феи-ангела, будто узнавая. — Займите отрока разговорами, отвлеките его.

— Дяденька, мне не отрежут ногу? — успел пискнуть Николя.

— Ни в коем случае. Я отвезу тебя к хорошему врачу, и через месяц ты будешь скакать, как заяц. Но прежде, чем трогать тебя с места, надо закрепить сломанные кости так, чтобы они не двигались и не причиняли тебе боль. Понял? Жди и терпи. Господь тебя не оставит, да и мы тоже.

— Жди, — строго повторила фея-ангел. — И добавила совершенно как матушка: — Горе моё…

Она была рядом всё это время, пока монах, не нашедши поблизости ни рейки, ни палки, не срезал невесть откуда взявшимся ножом две толстых яблоневых ветки и обстругал их, сделав плоскими, как дощечки. Девочка-госпожа гладила его по лбу, по щекам, утешала, просила потерпеть, а когда заметила, что Николас облизывает пересохшие губы — сбегала к стоящей неподалёку бочке с водой, намочила платок и обтёрла Никки лицо. Сразу полегчало. Нога онемела, он не мог пошевелить даже пальцами, но готов был повредить и вторую — лишь бы подольше оставалась с ним эта красавица, настоящая взрослая госпожа, снизошедшая со своих небес к простому маленькому воришке, у которого всё уже перепуталось в голове.

Монах приложил одну из дощечек к боку мальчика.

— Мне нужно их чем-то закрепить. Привязать. Госпожа… э-э…

— Мар… — Анна, — быстро ответила небожительница, отчего-то вспыхнув.

— Вам придётся сходить за помощью. Нужны бинты или хотя бы полотно.

— Да ведь сёстры после службы разошлись, и у них Час Молчания, их нельзя тревожить. У кого же спросить? Погодите-ка… Дайте-ка мне ваш ножик, отец… — она глянула вопросительно.