Иная судьба. Книга I

— Он был отравлен, — сдавленно прошептала Доротея-Дора. — И все, кто в это время находились в гостинице. До сих пор не знаю, его ли смерть была главной целью отравителей или кто-то из постояльцев, говорят — зелье подлили на кухне, и в суп, и в соусы для жаркого, и в пунш, и даже в уксус, чтобы уж наверняка…

— Да, я читал об этом злодействе. — Капитан сочувствующе посмотрел на женщину. Вот теперь, несмотря на полноту и одутловатость, на нездоровый цвет лица, на руки, давно забывшие о перчатках, можно было угадать в ней прежнюю красавицу, несколько раз яркой кометой мелькнувшую на столичных балах — и исчезнувшую без следа. — Именно потому, что случайно остались в живых, вы и попали под подозрение. Однако насколько помню, вас оправдали ещё до суда, но затем вы исчезли и больше вас никто не видел…

Графиня Смоллет носила под сердцем первенца… так и не родившегося. По пути из Лондона в Эстре она была измучена сильнейшей тошнотой, морской болезнью, дорожной тряской, июльской жарой — и потому, едва упав на постель в лучшем номере Эстрейской гостиницы, забылась, пропустив и обед, и ужин, и проснулась лишь за полночь, в объятьях уже остывшего супруга, который тихо скончался во сне. Подобно ему, не проснулись практически все постояльцы и часть прислуги, коим перепало доесть с господского стола. Трудно было остаться беременной в настоящем склепе, где мертвец лежал на мертвеце…

— Я бежала, бежала к брату, как только меня освободили. Махнула рукой на деньги, на наследство, на… на всё. Была не в себе после потери ребёнка и вбила в голову, что тот, кто сделал это с Александром и остальными, непременно придёт и за мной. Понимаете?

Доротею затрясло от воспоминаний, и она плотнее закуталась в ветхую шаль. И вдруг, подавив рыдание, затихла.

— Бежали к брату… — Капитан задумчиво прошёлся из угла в угол. — Он уже тогда был в этом приходе?

— Нет, мы приехали сюда позже. После эпидемии, когда скончались местный пастор и католический священник, их ведь было двое, они несли службу по очереди. — Доротея глубоко вздохнула, справляясь с остатками горя. — Недавно брат Тук упомянул о булле… да, я слышала о ней, но ведь она лишь узаконила то, что было. Но всё равно, всё равно… — Она обречённо махнула рукой с зажатым платочком с обмахрёнными краями. — Видеть их не могу. В тот день они заполонили всю гостиницу, переворачивали мёртвых, что-то с ними делали, пытались и у меня что-то выпытать… Гадкое чёрное вороньё, стервятники. — Она отвернулась.

— Скорее всего, это были менталисты, сударыня, — мягко сказал капитан. — Они пытались снять с умерших предсмертные воспоминания, чтобы хоть как-то помочь расследованию. Вам в тот момент было нелегко, и неприязнь к католикам поселилась в вашей душе именно тогда, не так ли? Поэтому вы и потянулись к брату-протестанту.

— Ах, должно быть так. — Доротея-Августа снова вздохнула. Колыхнулась мощная грудь, и бывшая графиня стыдливо ещё сильней запахнула шаль. — Он ни разу меня не попрекнул замужеством, ни разу! Поддерживал, когда я пыталась завести тяжбу из-за наследства, защищал от родственников мужа, которые в чём только меня не обвиняли…

* * *

— Я виноват перед ней, брат мой, очень виноват, — шептал, еле двигая пересохшими губами пастор Глюк. Монах помог ему напиться, придержал голову, обтёр подбородок. Ещё полчаса назад, добавив в воду, разбавленную вином, сильнейшего стимулирующего эликсира, он честно предупредил, что средство это, хоть и избавит от боли совершенно, и вдохнёт при этом силы, но значительно сократит последние часы жизни. «Пусть», — прошептал умирающий. «Лишь бы успеть исповедаться».

— Я ввёл в заблуждение мою сестру, взяв на себя тяжбу с наследством. Родственники её покойного мужа были хорошими людьми, и, хоть не одобряли мезальянс и женитьбу на протестантке, но готовы были поделиться, оставить ей одно из родовых поместий и небольшую ренту… А я — позавидовал. Взалкал. Написал от её имени вздорное письмо, в котором требовал всё. Конечно, они рассердились. И раздавили нас. Я едва не разорился на судебных издержках, но как был рад, когда она осталась такой же нищей, как и я! И каким маслом на душу лились мне её слова благодарности за моё самопожертвование! Вот кого мне не хватало: вечно благодарной рабыни. Чтобы она была всегда при мне, я окружал её всяческими слухами о гонениях на нашу веру, о преследованиях вдов и отравителей… Она жила в вечном страхе и безумно рада была уехать в это захолустье, где никто ничего о нас не знал…

* * *