— Ты хоть знаешь, кого я шел сюда убить? — углом рта спросил я. Готовясь бить во второй раз — вслед за стрелой Геры. — Что я пришел сюда убить?!
— Так вместе и прикончим, — отозвалась старая сообщница. Прицелилась — и еще раз не промахнулась. Хмыкнула по-знакомому, по-старому — вот-вот за уткой в меду побежит…
Как только более крупная дичь закончится.
— Я-то думал, вы тут за другим.
— Мы тут за тобой. И с тобой. А ты бы, братец, глаза бы пошире раскрыл.
И я раскрыл — только не глаза. Всего себя, всё божественное естество — нараспашку, чтобы вглядеться в поле боя.
Понять изболевшуюся, заколоченную истину — ее б только слепой не увидел.
Защитники Ананки? Хороши защитники…
Вон, Ананка бродит по полю, перепрыгивает из-за одних плеч за другие. Цепляется за падающих Гигантов, умоляет: вставай! Ты не должен, это неверно, это же неправильные строки, все было не так! Во всех вариантах — было не так!!
Ананка мечется от одной неумолимой фигуре к другой — пытается нашептать, объяснить, умолить…
— Это все неправильно, — шепчет она коварной лучнице с золотыми волосами, — ты — Гера, славнейшая из богинь Олимпа. Жена Владыки и хранительница очагов, это написано во всех твоих строках — так куда же ты, что же ты…
— Нет, — мотает головой лучница, — я не богиня. Я смертная. Стреляю вот хорошо — меня этому брат учил. Люблю мужа-кифареда, песни и море. Ты ошиблась. Ты говоришь не с той.
И отравленная смертностью стрела летит — вслед за другими. С ядом ли? Или и яда там не нужно? Мелькает легкой птахой, клюёт шестирукого Гиганта в одно из мясистых предплечий — а вслед за ним приходит копье Стикс, и Гигант падает и умирает, нелепо загребая руками воздух.
Лучница коротко кивает Стикс. Накладывает ещё стрелу на тетиву.
И за её спиной кричит, умирая, Судьба.
— Всё не так! — слышится в истошном крике. — Всё не…
Неправильно, — шепчет Судьба юноше с чернью кудрей и бирюзой глаз. Ты не должен быть здесь, о Ифит. Ты, коварное и почти воплощенное пророчество… ты кифаред, только кифаред — и посвящаешь свои песни волнам, мальчик. И нимфы любуются бездонными лагунами твоих глаз. А может быть, ты не только кифаред, но еще и лучник — я знаю много вариантов! Свергнувший отца, отвернувшийся от трона, желающий только мирной жизни вместе со своей женой…
Я знаю много шансов, но этого в моих строках никогда не было.
— Верно, — кивает юноша и сжимает в тонких пальцах тяжелый трезубец, и дарит своему непутевому отцу ободряющий взмах — тремя лезвиями. — Ты просто ошиблась, ибо я — не тот, о ком ты говоришь. Смотри, у меня нет кифары. Смотри, лук тоже не со мной. Смотри на мою жену — разве похоже, что мы с ней сейчас желаем только мирной жизни? Я не знаю тебя, Ананка. Знаю только — свой выбор.
И бирюзовые глаза темнеют — на лагуну надвигается шторм. Сжимаются губы и твердеет подбородок, и трезубец с пальцами — единое целое, и летят вместе с морскими брызгами по ветру волосы — не кифареда, не лучника, но Владыки Моря.
Море бросается в атаку на сушу с новой силой. Замедляет Гигантов, заставляет нелепо скользить по камням и барахтаться в налетающих волнах.
Море поёт грозную, боевую песню — никакой кифаре такую не выпеть.
Морской Владыка стоит в своей стихии — нерушимо, незыблемо…
А за его спиной кричит, умирая, Судьба.
— Всё неверно!!
Кричит так, будто это ее ударили в спину непрошенным пророчеством.
— Пророчество, — хрипит она черноглазому воину, орудующему ксифосом. — Ты — пророчество. И еще ты — война. Там, в твоих строках… любовница — богиня любви, и реки крови, и долгая вражда с отцом и с сестрой…
Воин фыркает, умело уходя от булавы высокого Миманта. Перепрыгивает через камень, бросая короткий, победоносный взгляд на дерущуюся сестрицу.
— Эй, ты все же подучила меня на мечах! — и уже потом отвечает, не переставая отражать и наносить удары: — Оно мне надо? Пророчество, ненависть, крови реки. Спасибо, конечно, только это же дрянь, а не строки. Посмотри лучше, какие я написал. Воин — и не война, муж самой мудрой жены, упер сестру на колеснице… и с отцом не враждую. Самая лучшая сказка. А твои все — в Тартар.
В Тартар такие строки. В Тартар такую Ананку.
Несбывшееся пророчество дожидается стрелы, принесшей Гиганту смертность. Втыкает в живот Миманту вслед за стрелой прямой, сурово блеснувший медью клинок. Не впадает в боевое неистовство, только смеется коротким, радостным смехом упоения: а ну давай еще!
А за его спиной — крик бьющейся в агонии Судьбы.
— Неправильно!!
Неправильно, ненормально, глупо…
— Глупо, — пытается докричаться Ананка до высокой копьеносицы в суровом шлеме, — это глупо, а ты — ты Мудрая. Ты, рожденная из головы родителя… в твоих строках — стены города, носящего твое имя, и герои, которым ты благоволишь, и песни аэдов, в которых славят твою Мудрость… поступи же…
Мудро, — хочет сказать Ананка — и понимает, что ее не слушают. Копьеносица шагнула за обломок скалы — ищет взглядом мужа, сошедшегося с еще одним Гигантом в поединке. Хмурится — все-таки, надо было еще мальчишку подучить!
Дротик холодит ладонь — ну, подождите, твари…