Иная

И он рассказал мне историю, которую я вставила в начало этих записок, историю о вечере в Саванне. О троих мужчинах, игравших в шахматы. О странной близости между папой и мамой. О калитке, реке, шали. И, закончив, он рассказал мне эту историю заново, добавив подробности. Мужчины за шахматным столом были его товарищи, выпускники Виргинского университета, приехавшие в Саванну на выходные.

Один был Деннис. Другого звали Малкольм.

Папа родился в Аргентине. Своего отца не знал, но ему сказали, что он был немцем. Его родители никогда не были женаты. Фамилия Монтеро досталась ему от матери-бразильянки, умершей вскоре после его рождения.

Я спросила о маме:

— Ты говорил ей, что видел ее раньше.

— Странное совпадение, — сказал он. — Да, мы встречались, когда были детьми. Моя тетя жила в Джорджии. Я встретил твою мать однажды летом после обеда на острове Тайби, и мы вместе играли в песке. Мне было шесть. Ей — десять. Я был ребенком, и она тоже.

Я узнала строчку из «Эннабел Ли».

— Жить у моря, после детства, проведенного в глубине материка, в Аргентине… это произвело на меня глубокое впечатление. Звуки и запахи океана дарили мне ощущение неизведанного прежде умиротворения.

Он отвернулся и снова остановил взгляд на композиции с тремя птичками.

— Каждый день я проводил на пляже, строя песочные замки и собирая раковины. Однажды днем девочка в белом сарафане подошла ко мне и взяла за подбородок. «Я тебя знаю, — сказала она. — Ты живешь в коттедже Блю Байю».

У нее были голубые глаза и темно-рыжие волосы, маленький нос, полные губы, изогнутые в такой обаятельной улыбке, что я и сам улыбнулся. Я посмотрел ей в лицо, когда она взяла меня за подбородок, и что-то вспыхнуло между нами.

Он умолк. На мгновение единственным звуком в комнате осталось тиканье напольных часов.

— Так что, как видишь, когда мы встретились в Саванне, у меня и тени сомнения не было, полюбим ли мы друг друга. — Голос его звучал негромко и мягко. — Я полюбил ее за двадцать лет до этого.

— Любовь?

— Любовь, — произнес он уже громче. — «Форма биологического сотрудничества, при которой эмоции каждой особи необходимы для выполнения инстинктивных целей партнера». Это написал Бертран Рассел.

Отец откинулся на спинку кресла.

— Что загрустила, Ари? Рассел также называл любовь источником восторга и источником знания. Любовь требует сотрудничества, и человеческая этика коренится в этом сотрудничестве, В своей высшей форме любовь обнажает ценности, о которых мы в противном случае никогда не узнали бы.

— Это так абстрактно, — сказала я. — Я бы хотела услышать о том, что ты чувствовал.

— Рассел был прав во всех отношениях. Наша любовь была источником восторга. И твоя мать бросала вызов всем моим принципам.

— Почему ты всегда говоришь «твоя мать»? — спросила я. — Почему не называешь ее по имени?

Он расплел руки и сцепил пальцы за головой, взглянув на меня спокойно-оценивающим взглядом.

— Мне больно его произносить, — сказал он. — Даже спустя столько лет. Но ты права… ты должна знать, кто была твоя мать. Ее звали Сара. Сара Стефенсон.

— Где она? — Я уже давно спрашивала об этом, но безрезультатно. — Что с ней случилось? Она еще жива?

— Я не знаю ответов на эти вопросы.

— Она была красивая?

— Да, красивая. — Голос его вдруг охрип. — При этом у нее начисто отсутствовало тщеславие, свойственное большинству красивых женщин. Но порой она бывала не в духе.

Он закашлялся.

— Когда мы стали парой, она организовывала наше совместное время. Она планировала дни, словно художественные постановки. Однажды после обеда мы отправились на пикник на остров Тайби; мы ели чернику и пили шампанское, подкрашенное Кюрасао,[12] и слушали Майлза Дэвиса, а когда я спросил, как называются ее духи, она сказала, что это «L'Heure Bleue».[13]

«Счастливые мгновения», — говорила она. Одно такое мгновение случилось в тот день. Она дремала. Я лежал рядом с ней и читал. Она сказала: «Я всегда буду помнить шум моря, шелест переворачиваемых страниц, и запах „L'Heure Bleue“. Для меня они означают любовь».

Я дразнил ее романтичной дурочкой. Она меня — скучным интеллектуалом. Она искренне верила, что вселенная непрестанно шлет нам чувственные послания, которые нам никогда не разгадать до конца. И старалась в ответ посылать свои.

Затем папа сказал, что на сегодня хватит — было уже поздно и очень темно за окном. Завтра он расскажет дальше.

Я не возражала и отправилась наверх спать, и в ту ночь не плакала и не видела снов.

Я ожидала, что отец продолжит рассказ об ухаживании за мамой, но на следующий день уроки начались совершенно иным образом.

Он сказал, что вместо библиотеки предпочитает посидеть в гостиной. В руке у него был стакан с пикардо, хотя обычно он выпивал только когда уроки заканчивались.

После того как мы устроились на своих обычных местах, он резко сказал: