Иная

Но всего через несколько месяцев отца и Малкольма начал буквально домогаться — иначе не скажешь — другой профессор с кафедры гематологии, Джон Редферн. Редферн работал в области переливания крови, и его лаборатории участвовали в экспериментах Государственной донорской программы в Адденбрукском госпитале.[14]

На этом месте я отца перебила:

— Ты мне почти ничего не рассказал о Малкольме.

— Он был моим ближайшим другом. Малкольм был высоким, всего на пару сантиметров ниже меня, у, него были светлые волосы, которые он расчесывал на пробор слева, и они падали ему на лоб, очень белая кожа, он мгновенно краснел, если смущался или сердился. Он был умен и недурен собой — по крайней мере, женщины в то время придерживались такого мнения. Но ему нравилось разыгрывать из себя мизантропа и закоренелого циника. Друзей у него было немного.

Когда Малкольм зашел в тот день за папой, на нем, как обычно, был застегнутый на все пуговицы кардиган и белая сорочка с галстуком. Он взял напрокат машину, и они поехали в незнакомый ресторан на другом конце города на встречу с Редферном. Это оказалось душное, прокуренное место, где краснорожие дельцы поглощали ростбифы с кровью и двойным гарниром.

Когда они вошли, Редферн поднялся из-за столика. В зале повисла тишина, бизнесмены изучали вновь пришедших. На отца с Малкольмом часто таращились в общественных местах. Вид у них был не британский.

Редферн был метр семьдесят ростом, темноволосый и темноглазый, носатый и с красноватой кожей. Привлекательностью он не отличался, но всякий раз, когда отец встречал его в студенческом городке, он шел в обществе какого-нибудь красивого спутника.

За красным вином и красным мясом Редферн изложил свой план. Он хотел создать небольшую самостоятельную компанию для разработки базы данных образцов сыворотки с целью использования их для распознавания заболеваний. Он долго распространялся на тему, насколько могли бы Малкольм с отцом усилить потенциал такой компании, о том, как бы они разбогатели.

Малкольм сказал:

— О да, именно за деньгами мы и гонимся.

Насмешка в его голосе, похоже, удивила Редферна.

— Я думал, все янки помешаны на презренном металле, — сказал он.

Насчет отца с Малкольмом Редферн ошибался. У них обоих уже было слишком много денег. Прадед Малкольма, Джон Линч, сделал состояние в американской сталелитейной промышленности, и Малкольм был миллионером. Источником папиных денег был фонд, основанный его отцом, богатым немцем, разбогатевшим еще больше за счет неких темных дел, которые он вел в Латинской Америке после Второй мировой войны.

После слов Малкольма отец взглянул поверх окровавленных тарелок и заляпанных салфеток на их собеседника и заметил вспышку гнева в его глазах. Однако это выражение тут же сменилось гримасой печальной мольбы.

— Обещайте хотя бы подумать над моим предложением, — сказал Редферн самым смиренным тоном.

Они предоставили Редферну оплачивать счет, а сами уехали, насмехаясь над ним между собой.

Я заерзала в кресле.

— Засыпаешь? — спросил папа.

Я не знала. Я утратила чувство времени.

— Нет. Ноги хочется вытянуть.

— Может, закончим на сегодня? — предложил он с явным воодушевлением.

— Нет, — сказала я. — Я хочу услышать все до конца.

— Стоит ли? Я не хочу расстраивать тебя.

— Вряд ли найдется еще что-нибудь, способное меня расстроить, — заявила я.

Спустя несколько дней папа случайно встретил Редферна в центре города. Профессор шел с высокой шведкой из Кавендишской лаборатории. Они обменялись приветствиями. И тут отец обнаружил, что не может шевельнуться. Ноги не гнулись. Он смотрел Редферну в глаза, попытался отвести взгляд — и не смог.

Прошла целая минута, прежде чем он почувствовал, что снова обрел способность двигаться. Тогда он перевел взгляд с Редферна на женщину, но та избегала смотреть в его сторону.

— До скорой встречи, — сказал Редферн.

Отцу хотелось убежать. Вместо этого он спокойно пошел прочь, преследуемый звуками их смеха.

Примерно неделю спустя Малкольм позвонил и пригласил отца к себе на чай. Папа сказал, что слишком занят.

— Я сегодня видел изумительный гемоглобин, — сказал Малкольм.

Малкольм был не из тех, кто легко разбрасывается словами типа «изумительный». Этого было достаточно, чтобы соблазнить папу.

Поднимаясь по лестнице в квартиру Малкольма, отец почувствовал резкий запах горелого хлеба. На стук никто не ответил, но дверь оказалась не заперта, и он вошел.

В гостиной у Малкольма, как обычно, горел камин, а рядом с ним стоял Редферн с кочергой в руке, на конце которой дымился обугленный кусок хлеба.

— Люблю подгорелые тосты, — сказал он, не оборачиваясь. — А вы?

Малкольм явно отсутствовал.

Редферн предложил отцу сесть. Хотя ему хотелось уйти, он сел. Кроме запаха горелого хлеба он различил еще один, весьма неприятный.

Он хотел уйти. Но сидел.